SULARU во ВКонтакте SULARU в Яндекс.Дзен SULARU в Blogger SULARU в GoogleNews SULARU RSS
темы

Наступил или нет кризис научной истины?

Существует странное предположение, что грамотное общество может лучше различать истину и ложь. Но, живя в обществе «постправды», не так сложно увидеть, что одной из актуальных проблем современности являются скорее слишком обширные научные знания этого самого общества.

Наступил или нет кризис научной истины?
фото: pixabay

С первого взгляда отрицать наступление кризиса истины довольно глупо, ведь мы живем в обществе постправды. Определяющей чертой этого общества можно назвать то, что лжецы продолжают повторять свои тезисы, даже когда существует их строгое научное или экспертное опровержение, считает профессор истории науки Гарвардского университета Стивен Шейпин (прим. ред. - текст переведён с сокращениями). [1]

Доказательства наступления кризиса истины можно увидеть повсюду. Премьер-министр Британии Борис Джонсон врёт избирателям. Личный адвокат президента США объясняет, что «истина - это не истина». Сам Дональд Трамп отрицает антропогенное изменение климата. Противники вакцинации множатся как любимые ими вирусы.

Да, это важные случаи отрицания истины, когда очень многие люди скептически относятся к мнению учёных о безопасности вакцинации или опасных последствиях изменения климата и выхода Британии из Евросоюза. Но весь мир захлестнула настоящая эпидемия отрицания «малых» истин.

Астрология и гомеопатия процветают в современных западных обществах, около половины взрослых американцев не верят в эволюцию, а треть молодых американцев считают, что Земля может быть плоской. Защитники истины не замечают отрицания малых истин, а концентрируются в основном на греховном релятивизме Дональда Трампа, Мартина Хайдеггера, Бруно Латура, Жака Деррида и Квентина Тарантино. [2]

«Будучи историком науки, я упомянул примеры, которые рассматривают существование кризиса истины через наступление кризиса научного доверия. И хотя я буду и далее в статье придерживаться в большей степени научной сферы, хочу подчеркнуть, что кризис доверия к экспертам захлестнул и другие сферы жизни от финансов до политики», - пишет Стивен Шейпин.

Например, Майкл Гоув - британский депутат от косерваторов, бывший министр образования, бывший лорд-канцлер и заодно невежественный сноб, заявил незадолго до референдума 2016 года по выходу из ЕС о том, что «у людей в этой стране было слишком много экспертов». И хотя позднее он попытался отказаться от своих слов, они повлияли на результаты референдума.

Отправная точка

Кажется безответственным или безнравственным шагом отказаться от идеи, что существует кризис истины. Также кажется, что уже не осталось времени на раздумья - нужно объявить войну Отрицателям Правды. Но прежде чем развязывать активные действия, иногда стоит подумать, правильно ли мы определили нашего врага.

Другими словами, заявление о существовании кризиса истины или, как более частного случая, кризиса научного доверия, вряд ли можно считать лучшей отправной точкой. Речь идёт не о самоуспокоении, а о предварительном анализе существующей проблемы. Нужно найти ключевые точки или области, которые требуют нашего вмешательства.

Начнём с понятия «Истина». Что может быть более важным, особенно если слово используется - как это часто бывает в академических кругах - в качестве синонима к слову «реальность»? Но есть своего рода эмоциональный шлейф вокруг Истины, который несколько искажает восприятие понятия.

Часто говорится, что Бог есть Истина. Или Истина освободит Тебя. Кто, кроме сумасшедших и злобных людей, может идти против Истины? Это ведь был нехороший Понтий Пилат, который спросил: «Что такое Истина?». А затем просто умыл руки.

На самом деле в этой эмоциональности содержится намёк, почему наша нынешняя проблема не может быть описана как кризис истины. В нашем привычном дискурсе Истина не может считаться распространённым или обычным словом.

Мы его используем преимущественно в исключительных случаях, например, в обещании в суде говорить «только истину и ничего кроме истины» (ред. - обычно принято переводить на русский как «только правду и ничего кроме правды»). Истина вводится в игру, когда есть подозрение, что кто-то умышленно скрывает что-то важное.

Так бывший вице-президент США Альберт Гор лихо ответил неверующим в изменение климата, что надо принять «неудобную истину». Большинство из нас требует истины, когда сталкивается с вопросом безопасности ГМО-продуктов. В академической среде принято заявлять, что наше призвание - это поиск Истины.

Слово Истина в нашем восприятии можно грубо сравнить с заклинанием или ярким афоризмом из обычной речи. Это особенно хорошо видно в дискуссиях на тему религии, искусства и, конечно же, философии. В совокупности все философы знают, что Истина крайне важна, но ни один из них не знает, что это такое.

Нравственная оценка

Таким образом, применение понятия «истина» служит для демонстрации важности проблемы и вводит в дискуссию нравственную оценку. В мае 2019 года германский канцлер Ангела Меркель выступила с речью в Гарварде.

Она подчеркнула, что девиз Гарварда -Veritas (ред. - «истина» в переводе с лат.)- должен быть непременным принципом научной и политической деятельности. Гарвардская аудитория стоя аплодировала этим словам, так как не очень сложно было понять намек на ложь Трампа. По сути Меркель дала Гарварду очередной урок глобальной гражданской добродетели.

То, что мы сейчас переживаем, не является кризисом истины. Проблемы, с которыми мы сталкиваемся, реальны, но они весьма специфичны. Я опросил много людей за последние месяцы о кризисе истины. Они согласились, что существует такой кризис.

Однако на просьбу привести примеры, они практически все упомянули одно и то же: про отрицание изменения климата, про лживых политиков, про отказ от вакцинации и эволюции. Невозможно отрицать важность этих проблем, но сам список слишком короткий, чтобы делать статистически обоснованный вывод о кризисе истины. Более того, если взять частный случай с отрицанием эволюционной теории Дарвина, то у него отсутствует и большая практическая значимость.

Между тем принято забывать, что существует гораздо более длинный список научных фактов и теорий, о которых в обществе нет никаких споров и которые считаются признанными. Они включены в школьные программы и широко освещаются СМИ.

То есть можно провести некую границу между теми знаниями, которые принимаются и не принимаются обществом. Никакого отношения к экспертной оценке, а многие школьные учебники содержат устаревшие теории, эта граница не имеет. Она отображает степень общественного безразличия.

Борьба с невежеством

Здесь стоит отметить несколько моментов. Во-первых, это вопрос о «научном невежестве» или, как это политкорректно принято говорить в академических кругах, «об общественном неправильном понимании научных знаний». Действительно сложно отрицать, что в современном обществе существует, по большому счёту, только два основных подобщества: первое не знает о научных фактах и теориях, а второе обладает знаниями, уровень которых находится где-то между недостаточным и ужасным.

Большинство людей, услышав «об общественном неправильном понимании научных знаний», начинают кивать, грустно вздыхать и осуждать невежество. Они принимают незнание науки как ключевое доказательство существования кризиса истины. Затем они делают вывод, что общественное невежество должно быть искоренено.

В знаменитой цитате астронома Карла Сагана говорится: «Мы живем в обществе, которое предельно зависимо от науки и техники. Но в нашем обществе почти никто ничего не знает о науке и технике». Однако общественное незнание науки - вполне нормальное явление. Во многих отношениях это можно даже назвать весьма желательным положением дел.

Научные знания принято считать атрибутом «образованного человека». Те, кто предлагает ввести больше научных знаний в учебные программы и чаще обсуждать их в СМИ, как правило, довольно глубоко заблуждаются, приравнивая науку к «доказанной науке». Но стоит взглянуть на ещё один аспект проблемы.

Теория эволюции оспаривается отчасти потому, что она противоречит положениям фундаменталистской религии; безопасность вакцин отрицается отчасти потому, что родители обеспокоены риском для здоровья своих детей; антропогенное изменение климата оспаривается отчасти потому, что отказ от экономического роста грозит массой бытовых неприятностей: придется ездить на велосипеде, есть меньше мяса и использовать многоразовые пакеты для покупки товаров.

Говоря в самых доступных терминах и не углубляясь в философию науки, стоит дать определение: спорные научные знания - это знания, которые достойны спора. Также нельзя забывать ещё один аспект. В XVII веке Томас Хоббс описал принципиальное различие между геометрией и этикой:

«Доктрина Правоты и Заблуждений постоянно оспаривается Пером и Мечом. В то же время доктрина Линий и Цифр не оспаривается, так как люди не заботятся о том, что в этом предмете является истиной или ложью. Геометрия не затрагивает человеческие амбиции, их доходы или похоть. Если бы теорема Пифагора мешала власть имущим претендовать на власть или нарушала другие их интересы, то упоминание о квадратах катетов и гипотенузы выжгли бы из книг и из голов калёным железом» (Томас Хоббс, Левиафан, стр. 166, Лондон, издательство Пингвин, 1968 г.; оригинальная публикация в 1651 г.).

Избыточные научные знания

Проблему, которую мы называем кризисом истины, лежит не в малом общественном обсуждении науки. Проблема в слишком большом проникновении «правильной науки» в общественную жизнь. Это заявление может показаться бредом сумасшедшего, но давайте разбираться.

Вернёмся к тем, кто отрицает изменения климата, вакцинацию и эволюцию. Они, конечно, ошибаются. Но есть и другие Отрицатели Истины: отрицатели высадки на Луну, сторонники плоской Земли, хироманты, астрологи и другие. И стоит заметить, их отказ от научного мышления нельзя считать антинаучным мышлением. Во- первых, они почти всегда сопровождают свои рассуждения ворохом вполне себе научных утверждений.

Во-вторых, как показывают многочисленные наблюдения, Отрицатели Истины во многом придерживаются заветных научных ценностей. Они демонстрируют скептицизм, бескорыстие, универсализм. Они умеют делать различие между доказанными фактами и предварительными теориями. Более того, они придерживаются научных ценностей даже более яростно, чем это делают сами учёные. Этот феномен получил название «гипернаучность». [3]

В качестве ярких примеров гипернаучности в так называемой «лженауке» можно вспомнить: психиатра Иммануила Великовского, который через подробные расчёты запустил в 1950-х годах интерес к «библейской астрономии», или исследователей парапсихологии, которые отличаются дотошным и заслуживающим всяческого одобрения методическим подходом в своих исследованиях.

Тем прискорбнее видеть, что студенты гуманитарных наук в процессе обучения ещё как-то знакомятся с теорией научного метода, а студенты естественных наук довольствуются только ознакомлением с прикладными приёмами своих специальностей.

В результате представители Отрицателей Истины зачастую лучше знакомы с философией науки, чем учёные. А многие представители научной элиты позорно невежественны в научном методе. Известные Отрицатели Истины придерживаются концепции последовательного, стабильного и эффективного научного метода, а представители научной элиты её игнорируют.

Отрицатели Истины настаивают на необходимости радикального научного скептицизма, всеобщей репликации и открытости к альтернативным взглядам, а научные элиты безнадёжно консервативны. Невольно встаёт вопрос: «Кто является настоящим Отрицателем Истины?

Если вы углубитесь в Маргинальную Науку, то обнаружите, что есть много интересных фактов и теорий, неизвестных в элитных университетах. Более того, в этом неортодоксальном мире демократическая «сущность» науки воспринимается очень серьезно, а научная элитарность осуждается. Они задаются вопросом, почему элитные научные институты вроде Оксфорда или Гарварда хотят монополизировать научную истину?

Да, это трудно и опасно говорить, что современная наука, как и все другие профессиональные и экспертные практики, всегда контролировала вход в элиты, надлежащее поведение, право говорить или судить. В этом смысле наука не является демократичной. И эта недемократичность закономерно является основной целью нападок со стороны Отрицателей Истины. Или, если высказаться предельно откровенно, действительно стало слишком много «правильной науки».

А это и есть часть проблемы нашего общества. Общество говорит, что хочет видеть разницу между наукой и лженаукой. Есть очевидные области, в которых найден научный консенсус. Здесь Отрицатели Истины совершенно точно заблуждаются. Но есть масса направлений, в котором научного консенсуса нет. И общество встаёт перед выбором: верить элитам, верить маргиналам или придерживаться конспирологической теории о всеобщем Заговоре. [4]

Аргумент о Трампе

Существует интуитивно привлекательный и в настоящее время распространённый аргумент против моего утверждения, что научное невежества не адекватно описывает кризис истины. Этот аргумент о позиции Дональда Трампа.

Всем известна его уверенность в мистификации проблемы изменения климата. Также широко известно его пренебрежение экспертной и научной экспертизой. Поэтому делается вывод, что Трамп не знает науки, и вся планета расплачивается за его безграмотность. Можно часто услышать заявления, что Трамп - придурок и лжец в одном флаконе.

Противники Трампа сравнивают его с Обамой, чья экологическая политика базировалась на научных рекомендациях. Но есть один раздражающий контраргумент: нет никаких доказательств, что Трамп разбирается в вопросах изменения климата хуже Обамы, который был простым юристом из Гарварда. И нет никаких веских оснований полагать, что личные знания политиков о науке имеют хоть какое-то значение для конкретных политических решений.

Разница между Трампом и Обамой не в уровне знаний, а в уровне признания значимости научной элиты: кого можно и нужно признать достоверным источником знаний. С точными научными измерениями дело обстоит просто: можно измерить скорость повышения глобальной температуры, полагаясь на многолетние наблюдения.

Но дальше в дело вступают следующие соображения, скажем так, социального характера: справедливое знание о научной репутации; справедливое знание о непредвзятости тех, кто свидетельствует об этой репутации; правильная характеристика достоинств и пороков учёных и их методов; представление о личных и материальных мотивах экспертов и тех, кто их рекомендует.

Такого рода знания не является строгими и точно измеримыми. Но остаётся непреложным факт, что выбор достоверности «строгих научных знаний» в истории этой страны регулярно проводится на базе социальных знаний. Даже наша распространенная оценка уровня знаний Трампа («он - придурок») базируется на таких социальных знаниях: мы полагаемся без дополнительной проверки на тех, кого субъективно признаём носителями Истины.

Социальные знания

Современный образованный человек по сути перестал быть носителем научных знаний. Он стал прежде всего носителем социальных знаний, то есть образованный человек верефицирует достоверность своих источников информации о мире. Поэтому «прививка» дополнительных научных знаний через учебники или СМИ никак не поможет преодолеть кризис истины.

Адекватные или «правильные» социальные знания получить даже труднее, чем специализацию в своей профессии. Начнём с того, что не существует специализированного образовательного курса на эту тему. Закончим тем, что создание такого курса невозможно, так как нет всеобъемлющего научного консенсуса.

Люди, которые выбирают свои источники информации, верефицируют их субъективно: они пробуют за счёт самодоказательств и здравого смысла определить людей, достойных доверия. После самоубеждения, ведущего к принятию определенной позиции, им крайне сложно понять людей, которые мыслят иначе.

Но когда мы знаем исключительно вероятность того, что наши источники являются достоверными, как нам передать нашу Истину другим? Довериться климатологам из Гарварда и не верить, скажем, Трампу, священнику или друзьям? Довериться журналу Times и никогда не читать жёлтую прессу?

Это хорошие рекомендации, если игнорировать тот факт, что они полны предрассудков, не приближающих к Истине, а ограничивающих критическое научное мышление. Маловероятно, что разумный человек из демократического общества хотел бы распространить «научную инквизицию» в качестве глобальной или региональной нормы морали.

Для того, чтобы познать нашу Истину, для того, чтобы доверять нам, другие люди должны, по существу, быть очень похожими на нас: иметь как наше знание, так наше незнание и наши предрассудки. В этом контексте современный кризис истины лучше охарактеризовать как кризис социальных знаний и, в частности, как кризис общественных институтов – институциональной власти и легитимности.

Многочисленные социологические исследования не подтверждают снижения доверия к самой науке в большинстве социальных групп в развитых странах. Между тем они говорят о росте недоверия к авторитетным экспертам в науке и других сферах жизни.

Люди, опираясь на свои социальные знания и здравый смысл, всё с большим трудом верефицируют достоверные источники информации. А потом в силу ненаучной индукции идут от частного к общему, делают вывод и перестают воспринимать целые сферы научных знаний от вакцин до изменения климата.

Легитимность властей и институтов

Тем не менее проблема доверия и легитимности ряда учреждений в западной культуре не новы. Мы никогда не нуждались в критическом доказательстве того, что все правительства лгут гражданам. Макиавелли рекомендовал обман как разумную политику, а в известной формулировке XVII века английский дипломат Генри Уоттон охарактеризовал любого посла как «честного джентльмена, посланного лгать за границей на благо своей страны».

Судьи Высокого суда Англии, которых попросили рассмотреть жалобу на беспардонное враньё Бориса Джонсона перед референдумом о членстве в ЕС, вынесли мудрое решение против заявителей: они объяснили, что ложь является нормальной частью политики и это общеизвестный факт.

«Трампизм» нельзя считать чем-то уникальным, так как он является просто более ярким проявлением сложившейся глобальной нормы. Мы всегда знали, что политики лгут: мы возмущаемся сейчас только возросшей частотой такого вранья. Мы также знаем, что бизнес тоже врёт, чтобы защитить корпоративные прибыли и бонусы руководителей.

Институт экспертизы в настоящее время испытывает кризис легитимности как следствие своего несомненного успеха в прошлом. Он настолько сросся с политикой и бизнесом (уже с начала XX века в промышленных и государственных лабораториях работало больше подготовленных ученых, чем в университетах), что участившаяся в последние годы политическая и коммерческая ложь окончательно подорвала его репутацию. В 1917 году Марк Вебер писал, что научная деятельность бескорыстна. Как показала практика: его бы слова да Богу в уши.

Успех Манхэттенского проекта привел к тому, что слияние научных, военных, гражданских знаний и государственного управления привело к непреходящей конфедерации учёных, военных, экспертов и чиновников. Университеты, некогда "естественные дома" науки, были коренным образом изменены этим союзом между властью и знаниями.

В 1961 году президент Эйзенхауэр заявил о создании военно-промышленного комплекса. В 1968 году какой-то сенатор справедливо переименовал его в военно-промышленно-академический комплекс. Таково было положение дел, которое закрепилось и стало удовлетворять все стороны.

С одной стороны, нормализация новых связей привела к большей автономности ночной элиты, которая получила гарантии стабильности доходов и занятости. С другой стороны, как отмечал ещё в 1960-х годах Томас Кун, новые правила игры создали новый уровень конформизма и консерватизма.

Сращивание науки, капитала и власти не осталось незамеченным в общественной культуре. Науку стали понимать как один из способов продвижения коммерческих и политических целей. Но верно и обратное, ученые стали использовать такие цели для построения своей научной карьеры.

Скандал, названный «Климатгейтом» в Британии в 2009-2010 гг., выявил "заговор" климатологов, которые манипулировали данными для защиты масштабных инвестиций в изучение последствий глобального потепления. Чем больше была вера политиков в ужасы потепления, тем безоблачнее становилась карьера учёных.

Теперь, когда Трамп и его сторонники отрицают наличие научного консенсуса в области изменения климата, вполне логичным продолжением скандала стало их утверждение: "Теперь мы знаем, что этот ваш «консенсус-заговор» на самом деле означает. Это значит: подайте на безоблачную старость». [5]

Университеты

Таким образом, к середине 20-го века научное сообщество в Соединенных Штатах и многих других западных странах достигло цели, желанной для научной элиты: оно стало вплетено в ткань обычных социальных, экономических и политических кругов.

Есть малочисленные исключения из общего правила - история, философия и что-то ещё. Но большая часть науки в настоящее время ведется в рамках государственных и коммерческих институтов. Даже «естественные дома» науки - университеты - со временем приобрели всё больше черт обычных гражданских институтов.

По крайней мере последние полвека университеты всё меньше говорят об Истине и всё больше упоминают об увеличении заработка своих выпускников. Культура аудита наложила неолиберальные рыночные стандарты на оценку академического успеха. Наука теперь надлежащим образом принадлежит рынку, движется рыночными проблемами и оценивается рыночными критериями.

Представители научной элиты в своё время преподнесли как большое достижение, или даже великую победу, постепенный разрыв связей между наукой и религией в пользу взаимоотношений науки с государством и бизнесом. Спорное утверждение, так как область исследований науки и религии во многом совпадала: они до сих пор концептуально алчут Истины. Государство и бизнес истина не волнует, что негативно сказывается на науке.

Современные учёные руководствуются в основном прагматизмом. Для них истина ассоциируется с успехом государства, бизнеса и своей карьеры, а не с чистым знанием человечества. Потому бескорыстие науки превратилось в нонсенс. Образ «безумного ученого» к середине XX века превращается в образ «специфического интеллектуала», первым из которых, пожалуй, стал Роберт Оппенгеймер, научный руководитель Манхэттенского проекта.

Снижение доверия к экспертному мнению стало платой за уменьшение научного бескорыстия. Это также плата за светский успех научных элит.

Вывод

Ностальгическое возвращение к Истине и бескорыстию сейчас уже не возможно и даже не нужно. Это означало бы деградацию и бедность науки. Это бы означало меньшие достижения и, как следствие, меньшие блага современной гражданской жизни.

Так как же преодолеть современный кризис истины, который мы переживаем? Откровенно говоря, я не думаю, что нужно искать какой-то универсальный рецепт, так как человеческая мораль его давно обнаружила. Одна английская поговорка гласит, что для ужина с Дьяволом нужно запастись ложкой подлиннее.

Академические круги сейчас ужинают с государством и бизнесом. Эти институты не так страшны как дьявол, но их интерес не заключается в поиске Истины. Чтобы обезопасить себя от опасных последствий, учёным нужно удлинить ложки, которыми они черпают финансирование и разрушают демократический подход.

Нужно вспомнить, что кроме удовлетворения своих материальных потребностей и повышения уровня цитируемости в научных журналах есть что-то ещё. Учёный может удовлетворять научный интерес и делиться знаниями с учениками.

Примечания

[1] Стивен Шейпин нередко признаётся лучшим американским специалистом в области социологии научных знаний. Он генетик по первому образованию. Является обладателем Медали Джорджа Сартона - самой престижной награды Общество историков науки.

[2] Мартин Хайдеггер, Бруно Латур, Жак Деррида - философы с довольно противоречивыми взглядами. Профессор Шейпин упоминает их наряду с Трампом и Тарантино, давая ссылку на книгу Митико Какутани «Смерть истины: Заметки о лжи в эпоху Трампа» (Нью-йорк, издательство «Книги Тима Даггана», 2018 г.) и на статью Ли Макинтайр, «Постправда» (Кембридж, Массачусетс, издательство MIT Press, 2018 г.).

[3] Об идее гипернаучности см., например, Майкл Гордин «Псевдонаучные войны: Иммануил Великовский и рождение Современных Маргиналов (Чикаго, изд. Университета Чикаго, 2012). О парапсихологии, см., например, Х. М. Коллинз и Ти Джей Пинч, «Создание паранормальности: не происходит ничего ненаучного», (монография в журнале «Социологический обзор», №27 от 1979). О фетишизации методологии в социальных науках: Стэнли Аронвитц и Роберт Ауш, «Критика методологического разума» (журнал «Ежеквартальная Социология», №41 от 2000).

[4] Наоми Орескес в статье «Научный консенсус по изменению климата» (журнал «Наука», №5702 от 3 декабря 2004), обсуждая проблему неверия в научные знания, говорит, что есть «социальные маркеры достоверности экспертизы, очевидные для неэкспертов» (стр. 221-222). Однако можно смело сказать о том, что ни само существование таких «маркеров», ни их диагностическая ценность не являются очевидными для общественности. (См. подробнее про критику научного консенсуса по изменению климата в статье «Мартин Вейцман: гений-затворник ушел из жизни, не дождавшись Нобелевской премии»).

[5] О скандале с участием климатологов см. статью Роберта Трачинского "Climategate" от 24 ноября 2009 г. в журнале RealPolitics.

В Контакте Twitter Одноклассники WhatsApp Viber Telegram E-Mail