Макс Вебер - изобретатель кризиса гуманитарных наук. Часть 1
В 2020 году исполнится 100 лет со дня смерти немецкого социолога, экономиста и философа. Его ключевую идею в отношении высшего образования сегодня, вероятно, стоит назвать чуть более актуальной, чем когда-либо.
Летом 1917 года группа студентов Мюнхенского университета пригласила Макса Вебера прочитать серию лекций на тему «Интеллектуальная работа как призвание». Они попросили его открыть курс речью о работе ученого. В каком-то смысле студенты сделали странный выбор, пишут Пол Рейттер и Чад Веллмон для журнала The Chronicle Review
Господин Вебер, пятидесяти трёх лет от роду, к тому моменту уже десять лет не занимался академической деятельностью. Его научная карьера началась крайне многообещающе, но в 1899 году он перенес нервный срыв и отказался от должности профессора экономики в Гейдельбергском университете.
За счёт средств из наследства своей жены Марианны он провел годы, переезжая из клиники в клинику. Он продолжал писать о вечных вопросах вроде социальных последствий религии. Он посылал статьи в научные журналы и создавал журналистские эссе для газет и периодических изданий.
Тем не менее в 1917 году его последней крупной публикацией оставалось эссе «Протестантская этика и дух капитализма», первоначально увидевшая свет как два отдельных материала в 1904 и 1905 годах.
Но выбор, сделанный мюнхенскими студентами, объяснить можно. Они представляли Свободный студенческий альянс - организацию, отстаивающую высокие идеалы немецкого университетского Просвещения. Проще говоря, заботились о знании ради самого знания, нравственном самосовершенствовании и свободе научных исследований.
В то время студенты думали, что эти идеалы оказались под разрушительным влиянием узкой дисциплинарной специализации, вмешательства государства, промышленного капитализма и тягот Первой мировой войны. Вебер же на протяжении долгих лет пребывал в академических кругах в статусе своеобразного «инсайдерского аутсайдера», ревностно защищающего концепцию «идеального университета».
В 1908 году Вебер, например, инициировал конфликт с влиятельным министром культуры и высшего образования Пруссии Фридрихом Альтхоффом. Поводом стало назначении экономиста Людвига Бернхарда на должность профессора Берлинского университета. Министерство культуры и образования Пруссии давно имело окончательные полномочия в отношении всех преподавателей, но оно, как правило, тщательно консультировалось с преподавателями перед официальным назначением. В данном случае, по мнению Вебера, министр Альтхофф «по неакадемическим мотивам» - Бернхард работал над важным госконтрактом - назначил недостаточно квалифицированного специалиста.
Ученые Берлинского университета, да и другие представители академических кругов, тогда поддержали кандидатуру Бернхарда, но Вебер настаивал: назначение настолько тесно «согласовано с повесткой дня государства», что, как он писал год спустя, означает культивирование «политического послушания среди студентов университетов».
Он также писал, что этот путь окажется катастрофой для немецких университетов. Следование ему «привело бы к кастрации» академической свободы и уничтожению «подлинного» научного развития. Университетам, продолжил он сардонически, лучше было бы остаться под рукой церкви; тогда они бы преследовали нечто иное, чем деньги и власть.
Военные годы только подтвердили его опасения. Как и многие немецкие интеллектуалы, Вебер приветствовал войну. Тем не менее к лету 1917 года он не только пришёл к выводу, что война проиграна, но и увидел неспособность немцев думать самостоятельно. Ни авторитетные эксперты расползающейся государственной бюрократии, ни литературные эстеты культурной элиты не продемонстрировали способности разумно и творчески бороться с наступившими проблемами.
Наоборот, немецкие университеты помогли наступлению Катастрофы. Академики, интеллектуалы и бюрократы, воспитанные всемирно уважаемыми университетами Германии, оказались виновны в неадекватном соответствии целям и задачам государства и его институтам. Они непосредственно способствовали бедствиям, с которыми столкнулась Германия.
Послание Вебера
Все это почти наверняка было на уме Вебера, когда он вышел на подиум небольшого театра в Мюнхене (совмещенного с книжным магазином) 7 ноября 1917 года (в день Великой октябрьской социалистической революции). Он обратился к аудитории, большинство которой составляли представители Свободного студенческого альянса.
Столкнувшись с неопределённостью, немецкие студенты думали тогда о тяготах войны. В Германии была острая нехватка продовольствия, и хотя поражение ещё ни в коем случае не было предрешено, перемирие было лучшим, на что можно было надеяться. К тому моменту в горниле войны погибли миллионы молодых людей.
Как в этом контексте можно было думать о призвании ученого? Вальтер Бенджамин, один из лидеров аффилированной студенческой группы альянса в Берлинском университете, незадолго до выступления Вебера заявил, что призвание студентов университета - стать «авторами трансформации» знаний, образования и, в конечном итоге, «человечности».
Этот призыв кажется радикальным. Но именно из него прорастает то великое чувство цели, которое архитектор современной немецкой системы образования Вильгельм фон Гумбольдт приписывал университетам - быть «вершиной» и «моральной культурой нации».
Однако Вебер к удивлению аудитории начал свою речь не с формулирования идеала, а с описания практических вызовов в академической жизни и карьере. Он отметил, что университеты пронизаны структурными проблемами: ужасное обучение, дискриминация на рабочем месте, эксплуатация рабочей силы, произвольный процесс найма и углубляющаяся коммерциализация науки.
Но Вебер не сформулировал никаких предложений по реформированию образования. Более того он разочаровал аудиторию признанием важности научной специализации - по его словам, она имеет несомненную ценность, если подкреплена «традиционным моральным образованием». Он дошел до того, что завил о меньшей угрозе специализация по сравнению с наивным использованием «идеализма прошлого» ради изменения существующего порядка.
Если до войны Вебер беспокоился о слиянии государства и университетов, то теперь он был обеспокоен профессорами, выдающими себя за пророков. Он не принимал идею «сформировать души студентов» в лекционном зале.
Профессора, которые стремились заполнить пустоту смысла в душах студентов, попросту хотели популярности среди молодежи Германии. Они осуждали дисциплинарные границы и интеллектуальную фрагментацию во имя иллюзорной гармонии и целостности.
При этом они, говорил Вебер, такие профессора прямо подрывают свою собственную легитимность и легитимность университетов. Они на самом деле просто переутомились. Их цели ложные. То, к чему они стремились, просто больше не существует и даже вряд ли когда-либо существовало.
За предшествующие речи полвека объём научных знаний резко вырос. Появилось слишком много дисциплинарных перспектив, слишком много конкурирующих моральных идеалов, слишком много плюрализма в слишком многих областях. Для любого ответственного ученого стало очевидно, что нельзя надеяться на их полную и безоговорочную интеграцию.
Вебер фактически заявил, что миссия Берлинского университета Гумбольдта - привести людей к более высокому уровню морального сознания - больше не жизнеспособна. Но что же должно быть сделано?
