Нефть и экономика: диалог о запасах и скороварках в среднесрочной перспективе
После наступления новой реальности – отказа от ОПЕК+ и вспышки коронавируса – вопрос опережающей монетизации запасов черного золота стал особенно актуален. Можно ли вообще ожидать позитивный эффект и в случае успеха его мультипликацию на всю российскую экономику?
Прошлая пара недель запомнилась окончанием ОПЕК+, острой реакцией на коронавирус, крупнейшим с 1987 года падением американского фондового рынка, обвалом рубля и так далее. На этом фоне деловые и не очень СМИ обсуждали, в чём «виновата» Россия, почему нарастает риск полноценной рецессии и как эксперты оценивают ближайшие перспективы.
Эмоциональный разговор о будущем не имеет смысла - страстей вокруг и так хватает. Но описать кратко природу панических настроений можно. Так, врезались в память слова министра финансов Эстонии о невозможности в условиях текущего кризиса предсказывать развитие ситуации даже на две-три недели вперёд.
Это довольно сомнительное заявление всё чаще повторяется по всему миру. Оно говорит о растерянности. И эта глобальная растерянность – главная причина паники. При этом в отличие от эстонца российская власть соглашается, что «невозможно точно определить всю глубину влияния на экономику», но ожидания на 2020 год при низких или даже падающих цен на нефть всё же озвучила. Как озвучила и предварительно адекватные меры по борьбе с пандемией.
Прогнозы на 2020 год
Например, министр финансов РФ Антон Силуанов предупредил, что при «текущих» ценах на нефть (были в районе $30-35 за баррель) дефицит федбюджета составит 0,9-1% ВВП (около 1 трлн руб.). Совокупные потери он оценил в районе 2 трлн руб., что «не позволит достичь заложенного в законе о бюджете профицита в 0,8% ВВП».
«Если мы планировали в этом году профицит, то при действующих ценах мы получим дефицит в пределах 1% ВВП. По нашим оценкам, около 0,9% ВВП […] Мы рассчитываем забрать из ФНБ порядка 600 млрд руб. и этого хватит для финансирования в полном объеме расходов и сделки со Сбербанком […] Остальные деньги мы получим, во-первых, от переоценки валюты в ФНБ, исходя из новых курсов. Во-вторых, в этом механизм демпфера даст нам 500 млрд рублей. При высоких ценах на нефть мы доплачиваем нефтяникам. А в этом году мы, наоборот, будем получать от нефтяников те доходы, которые они получают от премиальных цен на внутреннем рынке на нефтепродукты», - сказал Силуанов.
По его словам, эпидемия коронавируса влияет на динамику экономики сильнее падения цен на нефть, так как это касается целого ряда отраслей: перевозки, туризм, торговля и так далее. В целом здесь можно вспомнить и пессимистичный прогноз ЦБ, составленный ещё в октябре 2019 года. Он закономерно не учитывал коронавирус, но тем не менее оперировал с ценой на нефть около $25 за баррель, которая к 19 марта сложилась на рынке.
У Банка России при цене на нефть в $25 за баррель в 2020 году прогнозировалось снижение российского ВВП в интервале 1,5-2,0%. Прогноз инфляции предполагает краткосрочное и значительное её ускорение (с 3% в 2019 году) до 6,5-8,0% в 2020 году. В 2021-2022 гг. по мере адаптации к изменившимся внешним условиям экономика перейдет в этом сценарии к восстановительному росту.
О важности перспективы на 2-3 года
Ближайшие месяцы пугают политиков и экономистов по всему миру в силу низкого восприятия неопределенности из-за коронавируса. С нефтью ситуация в плане неопределенности, пожалуй, немного проще. Поэтому метод прогнозирование российских властей очень сложным назвать нельзя: чем дешевле нефть, тем больше проблемы.
И такая формула, несомненно, верна в силу большой значимости нефтяной карты в российской экономике. Однако само состояние мировой и национальной экономики в каком-то плане вторично. Важнее увидеть на фоне плохой конъюнктуры перспективы социально-экономических изменений в России. И в таком ракурсе поразмышлять о ближайших двух-трёх годах представляется полезным.
Тем самым мы решаем несколько задач: избавляемся от излишних страстей, определяем конечную суть исследования и остаёмся твёрдо стоять на земле, не углубляясь в детальное моделирование многочисленных сценариев. SULARU намерено определить общие тенденции. Однако выкинуть из разговора нефтяную карту невозможно.
Колебания цен на чёрное золото от $25 до $65 за баррель, которые мы наблюдаем в последние месяцы имеют огромное значение. И наша редакция в очередной раз воспользовалась давними добрыми отношениями и пригласила в качестве эксперта отраслевого консультанта Сергея Рудницкого. Далее текст будет представлен в формате диалога, где реплики SULARU обозначаются «S.», а слова Сергея Рудницкого «С.Р.».
Нефть и экономика в среднесрочной перспективе
S. Сергей, мой главный вопрос простой и сложный одновременно, какой ты видишь динамику нефтяных цен в пределах 2-3 лет.
С.Р. Из сегодняшнего дня – и дна (сложно удержаться от каламбура) – динамику вижу в целом повышательной, хотя «нырки» вниз возможны – должны же саудовские «партнёры» получить то шоу, за которое они столь щедро заплатили.
Давай начнём с того, что обозначим те явления, на которые на этой дистанции стоит обращать внимание. Я оставлю макроэкономические факторы в стороне и сосредоточусь на отраслевых и некоторых политических, определяющих рыночный баланс спроса и предложения. Следить имеет смысл за следующим:
Инвестиции в добычу нефти: какова будет их динамика, насколько они упадут. Сейчас каждый день идут множественные объявления нефтяных компаний о сокращении капитальных затрат. Уже понятно, что капзатраты в добычу в Штатах на 2020 год будут быть сокращены на десятки миллиардов долларов. Кстати, сократятся они и в Саудовской Аравии – об этом уже объявлено, но это менее значимо.
Чем меньше инвестиций сегодня – тем меньше добычи и предложения нефти завтра (для сухопутных проектов, особенно в США) и послезавтра (для морских проектов). При этом ещё в полной мере не сказался эффект сокращения инвестиций по итогам предыдущей встряски – в 2015-2018 годах. Низкие цены сильнее всего бьют по морским проектам, поэтому следим за тем, что происходит в Бразилии, Гайане, вокруг Африки, а также в Персидском заливе.
Структура энергобаланса: как низкие цены на нефть повлияют на структуру источников энергии, которая находится в процессе трансформации (так называемый «энергетический переход»), как скажется укрепление конкурентных позиций нефти по отношению к возобновляемым источникам энергии и какое будет противодействие этому со стороны той силы, которую для целей обсуждения обозначу как «климатическая повестка». Здесь добавляется политический фактор: если демократы выиграют президентские выборы в США, добыча нефти окажется под ещё большим давлением.
Из сегодняшнего дня – и дна (сложно удержаться от каламбура) – динамику вижу в целом повышательной, хотя «нырки» вниз возможны – должны же саудовские «партнёры» получить то шоу, за которое они столь щедро заплатили.
S. Да, в условиях накатывающей рецессии правительства и инвесторы вспомнят о низкой и порой отрицательной рентабельности «зелёной» энергетики и будут менее склонны отказываться от поддержки «чёрной». Тем не менее огромную значимость идеалистической позиции, лицом которой стала Грета Тунберг, отрицать сложно. Извини, что перебил.
С.Р. Продолжу про факторы. Wild cards (джокеры): Иран и Венесуэла. В обеих странах, похоже, происходят не очень заметные широкой общественности, но весьма важные процессы, которые так или иначе будут, скажем так, выходить на поверхность нефтяного рынка. Не считая себя экспертом в этих «сюжетах», тем не менее слежу с интересом.
Дедолларизация: какая динамика будет в замещении доллара в международной торговле нефтью по мере усугубления противоречий между основными экономическими центрами силы. Какие выводы на этот счёт сделает Китай, имея теперь на руках не только торговую войну, но и коронавирус, с происхождением которого китайские официальные источники всё громче обещают разобраться.
Смогут ли недолларовые биржевые площадки, в частности шанхайская, превратиться в серьёзных игроков с большими объёмами и реальным влиянием на ценообразование. Или дедолларизация ускорится на внебиржевом рынке через двусторонние соглашения – в частности, что Китай «предложит» Королевству Саудовская Аравия (КСА)?
Если по-крупному, то я вижу сценарий с диапазоном $45-55 в 2021-2022 как наиболее вероятный. Следующие по вероятности – сценарии с более высокими ценами, после них – с более низкими.
S. Хорошо, для простоты возьмём тогда даже не абсолютную величину, а идею, что цена нефти в ближайшие три года будет после окончания периода волатильности чуть выше – с некой «премией» - цены отсечения по бюджетному правилу ($40 в постоянных ценах или $42,5 в 2020 году с постепенным её повышением в 2021-22 гг.).
Из этого вполне можно сделать практический вывод: российский бюджет будет, начиная с 2021 года, бездефицитным или с небольшим дефицитом, если будет запущена более серьёзная поддержка уязвимых отраслей: авиаперевозок, туризма, торговли, аграриев и логистики в целом. Стоит оговориться, что в России цены на топливо не понижаются во время падения на мировых рынках, поэтому стимулирующего эффекта от дешёвого «бензина» не будет. Основной сценарий - рост цен на топливо в пределах инфляции.
Инфляция непосредственно повлияет на денежно-кредитную политику (ДКП) ЦБ РФ. После первого шока – возможного разгона инфляции в район 6-8% к середине 2020 года (вряд ли больше с учётом низкого совокупного спроса и очередного витка пессимизма бизнеса и населения) - в 2021-2022 годах мы с высокой вероятностью имеем её около или ниже 4%.
Я лично не вижу у российского регулятора иного выхода кроме следования в глобальном фарватере смягчения ДКП в среднесрочной перспективе. Я даже не побоюсь предсказать, что к концу года мы увидим ключевую ставку не выше текущего уровня при условии закрепления нефти во II полугодии 2020 г. выше $30-35 за баррель. В пятницу состоится заседание ЦБ. И если регулятор сохранит ставку на уровне 6%, то к концу года она может снизиться дополнительно.
Для ужесточения ДКП нет другого повода кроме наблюдаемого в моменте обвала рубля. Но цены в магазинах пока слабо реагируют на валютный рынок – все понимают, что в условиях подавленного потребительского спроса резкое изменение цен «убьёт» торговлю. Коронавирус ударит и по рынку труда – вопрос в силе удара - с последующим падением доходов.
Повторится ситуация с повышением НДС в 2019 году: ждали ускорения инфляции, а получили её замедление. К тому же регулятор не может не учитывать, что дополнительные траты из ФНБ, которые могли разогреть инфляционные процессы, теперь строго отменены. Темпы потребительского кредитования, которые разгоняли спрос со стороны населения ранее, теперь снижаются из-за мер по его сдерживанию.
С.Р. То есть жесткая денежно-кредитная политика в перспективе маловероятна?
S. Судя по всему, да, маловероятна. А если ЦБ увидит рост безработицы и стагнацию или падение номинальных зарплат в ближайшие полгода, то о значительном или долгосрочном повышении ключевой ставки можно не думать вовсе. Более того, мы тогда, скорее всего, пойдём сомнительным путём слияния денежной и фискальной политики ради стимулирования экономики.
Вероятно, мы увидим комплекс увязанной фискальной и монетарной политики (первое в истории совместное заявление правительства и ЦБ во вторник на это намекает) с целью недопущения кризиса в 2020 году и выходом на устойчивый рост выше 2-3% после.
При этом у властей уже как минимум год существует осознание проблем с экспортом и желание опереться на внутренний спрос, который при падении доходов разогнать нельзя физически. Здесь должны были помочь нацпроекты, но в 2019 году локомотив набирал обороты медленно, а в 2020 может и вовсе забуксовать.
Для меня джокером выступает региональный протекционизм, который будет проявляться по мере сокращения мобильности населения из-за коронавируса. Но если мы говорим о комплексе фискальной (льготы и субсидии) и монетарной политики, то неминуемо возвращаемся к источнику пополнения бюджета – к нефти.
И общий вопрос звучит так: каковы перспективы накопления нефтяных доходов в рублёвом поле для поддержки стимулирования экономики? Но оторваться от мировой повестки тоже невозможно. В частности, как будет меняться расклад сил на глобальном рынке в связи с отменой ОПЕК+? И как это отразится на нашей «нефтянке»?
С.Р. Для начала, стоит посмотреть на то, что изменилось в нефтяной отрасли за тот период, когда действовала предыдущая «нормальность», то есть, когда соглашение ОПЕК+ балансировало рынок.
Начнём с того, что очень сильно, до более 12 млн баррелей в сутки (б/с) выросла добыча сырой нефти (без конденсата) в Штатах – практически полностью за счёт нефти из малопроницаемых пород, tight oil (или ещё точнее – light tight oil; LTO). За ней мощно вырос экспорт: по итогам 2019 года он был на уровне 3 млн б/с, только за 2019 год вырос почти на 1 млн б/с. Для сравнения, это практически столько же, на сколько (1,2 млн б/с) сократило добычу соглашение ОПЕК+ по состоянию на декабрь 2019 года (с тех пор, с декабря, было ещё одно сокращение). Для понимания масштаба, Международное энергетическое агентство (МЭА) на тот момент озвучила оценку по сроку, когда экспорт нефти из Штатов по объёму превысит всю российскую добычу, – это 2025 год.
Параллельно, оформилась новая «нормальность» для производителей, фокусирующихся именно на добыче LTO (для простоты обозначим их как «сланцевиков», хоть это и не совсем корректно). Финансовый рынок, инвесторы и кредиторы, хотят видеть рентабельность, только после этого – рост физических объёмов добычи.
Как результат, из сценариев роста добычи LTO наиболее реалистичным стал тот, где рост начиная с 2020-2021 становится вполне умеренным. Это стало понятно ещё в прошлом году, задолго до текущих событий.
S. А в остальном мире?
С.Р. В Саудовской Аравии ключевое событие, на мой взгляд – это IPO Saudi Aramco на саудовской фондовой бирже. Через него был представлен механизм опережающей монетизации запасов нефти – да, с существенными ограничениями, но исключительный важный для будущего развития королевства. Управление предложением нефти КСА во многом подчиняла именно задаче создания этого механизма через IPO.
Если этот финансовый механизм будет работать ниже ожиданий, что теперь очень вероятно, останется фокусироваться на монетизации через «товарную» составляющую.
Ещё один важный фактор на стороне предложения - нефтяные блокады (на практике, лишь частичные) Ирана и Венесуэлы. Мы об этом говорили в прошлый раз.
Наконец, «климатическая повестка» (всё, что связано с контролем над «углеродный следом», ограничением выбросов и т.д.) встала в полный рост. Для нефтяной отрасли это означает удар по себестоимости через платежи за выбросы, но также – и это очень важно – за счёт более высокой стоимости привлекаемых денег для нефтяных компаний, причём не только «сланцевиков», но и для самых крупных корпораций.
Финансовые рынки и институты – одна из главных опор «сланцевиков» – под давлением «климатической повестки» начали отворачиваться и от них, и от отрасли в целом. К наиболее резонансным относятся недавнее решение пенсионного фонда Норвегии начать выход из ценных бумаг энергетических компаний, и список был открыт именно «сланцевиками».
Но надо понимать, что основные процессы в финансах идут глубоко и не проявляясь до поры. Как результат, равновесие, сформированное и поддерживаемое в 2015-2019 годах, стало качественно менее устойчивым. Отраслевые специалисты знают, как много в 2018-2019 годах было сигналов, призывов и прогнозов относительно «роспуска» соглашения ОПЕК+ в интересах России.
Теперь можем перейти к России. Для нашей нефтяной отрасли, на мой взгляд, ключевыми являются темы, о которых было сказано выше – монетизация и себестоимость.
S. Сергей, всё-таки поясни, что ты под этим понимаешь. Начнём с монетизации. Мы подразумеваем увеличение денежного потока?
С.Р. Монетизация в данном случае – это превращение нефтяных запасов в деньги, если смотреть в узком финансовом смысле, и в нечто больше в экономическом – назову это экономическим эффектом. Монетизация в обоих смыслах осознаётся и открыто постулируется теми, кто формирует, принимает и исполняет решения на уровне государства и нефтяной отрасли.
S. Но ведь по сути это довольно разные дороги?
С.Р. Как мне это видится, монетизация как финансовая задача – это в определённом смысле более комфортный путь, поскольку есть универсальная «точка опоры» – мировой рынок с мировыми ценами. Можно поработать с механизмами ценообразования, с биржевой торговлей, ещё с чем-то – но при этом исходить из того, что в остальном всё зависит от рынка.
Дополнительно, есть ещё «персональный фактор»: если глава государства умеет хорошо играть на международной арене, то он может какие-то ситуации разрулить «на классе». Но ведь в другой раз может и не получиться, не говоря о том, что зависимость от одного человека – это немалый риск. Но по совокупности, очень велик соблазн выбрать более комфортную дорогу – но, вероятно, и менее перспективную.
Более сложная задача, я бы даже обозначил её как цель, – это максимизировать влияние актива на экономику в целом, максимизировать мультипликативный эффект. Через экономику – на самочувствие общества и на варианты политического развития. Поскольку нефть – самая крупная карта в колоде, её значение кратно выше, чем газа – то и значение, и внимание к ней соответствующее.
Теперь в цифрах. В прошлом году Минприроды опубликовал оценку стоимости запасов российской нефти на конец 2018 года. Оно оценило запасы в 75 трлн рублей – то есть, немногим больше $1 трлн по курсу на начало 2019 года. Для сравнения, на природный газ пришлось в 5 раз меньше - «всего» 14 трлн рублей.
Оценка нефти в 2017 году составила 40 трлн руб., то есть за год она почти удвоилась. В основе этой оценки лежит финансовая логика – наверно, её можно назвать логикой капитализации. Сегодня динамика идёт в обратную сторону, причём с сопоставимым размахом. Теперь стоит вопрос буквально на триллион долларов: является ли такая логика оптимальной (необходимой и достаточной) с точки зрения задач, которые стоят перед страной?
Это вопрос я хотел бы адресовать тебе как к экономисту. А потом можем посмотреть, как с этой самой монетизацией у наших конкурентов, а также что имеет наша отрасль на «микро» уровне.
S. Самый простой ответ - нет, не является. Об этом, кстати, говорил Всемирный банк, который в декабре 2019 года попробовал впервые оценить богатство России. Другими словами, как ты и сам указываешь, максимизация денежного потока в нефтянке не тождественна максимизации экономического эффекта.
Но ситуация сложнее, ведь нужно ещё интерпретировать значение термина «экономический эффект». В России под ним зачастую принято подразумевать рост ВВП. Но ведь правильнее говорить о трансформации роста экономики в экономическое развитие, которое неотъемлемо связано с ростом благосостояния граждан.
ВБ видит рост ВВП как функцию от национального богатства. Вот ты говоришь, что Минприроды переоценила запасы, резко увеличив их стоимость. Если принять логику Всемирного банка, то и рост ВВП должен был ускориться как функция от богатства. Этого в 2019 году мы не видели. Тем более мы не увидели роста располагаемых доходов.
Я также немного заострю внимание на структуре богатства – в странах ОЭСР оно в основном приходится на так называемый человеческий капитал. В России при сопоставимом уровне образования вклад человеческого капитала примерно в два раза ниже. А такой структурный перекос говорит либо о системной ошибке в оценке ситуации, либо, что вероятнее, о системной проблеме в развитии экономики.
Но переход от текущего состояния к положению «хотелось бы получше» не является сегодняшней темой в силу её слишком большого объёма. Поэтому давай теперь вернёмся к конкурентам. Насколько я понимаю, через призму монетизации можно посмотреть на перспективы новой балансировки рынка?
С.Р. Давай попробуем. Стоит всмотреться в дела наших «партнёров», они же соперники, чтобы читателю была понятна размерность, масштаб явления. Затем вернусь к российским делам.
На «монетизационный ресурс» Саудовской Аравии можно, как вариант, по-крупному посмотреть таким образом: по результатам недавнего IPO Saudi Aramco нефтяная отрасль королевства была оценена в $1,7 трлн. – это максимальная оценка, которой удалось добиться за два года подготовки и работы над минимизацией рисков.
Фактор газа для «Арамко» не слишком велик, так что эта история преимущественно про нефть, включая нефтепереработку и нефтехимию. Перед нашим разговором я посмотрел: сейчас курс акций примерно на 17% ниже уровня первичного размещения. Причём весь 2020 год стоимость акций плавно, но неуклонно снижалась, прежде чем рухнуть 8 марта.
Отсюда другой вопрос на триллион: во сколько сейчас оценить саудовскую «нефтянку»? И каковы перспективы за счёт нефти добиться не только финансового, но и экономического эффекта, выраженного в Программе-2030?
Конечно, «Арамко» зарабатывает вагон денег: по итогам 2018 года чистая прибыль составила больше $100 млрд. Для сравнения: суммарная чистая прибыль российских нефтяных компаний была в три с лишним раза меньше. Но при этом ненефтяной бюджетный дефицит королевства в 2020 году был на уровне примерно 40% (для сравнения: в России ненефтегазовый дефицит около 6%), и это ещё отличный результат для КСА по сравнению с 2014 годом, когда он был ближе к 65%.
Его удалось очень хорошо снизить за 5 лет, но мы видели и внешние проявления того, ценой какого напряжения это далось. В начале этого года МВФ выпустил доклад с результатами исследованиям экономик стран Персидского залива, в котором содержится следующая оценка (не учитывающая резкое падение цены на нефть): при вводных на тот момент (налоги, расходы, цены и т.д.) финансовое богатство (financial wealth) Саудовской Аравии будет полностью исчерпано не позднее 2035 года (для сравнения, у Кувейта с рамках того же сценария – к 2055 году).
Теперь сведём всё сказанное воедино и получим, что для политического режима Саудовской Аравии сложился без преувеличения экзистенциальный вызов – что делает ситуацию особенно опасной, а «повышение ставок в игре» за последние недели – закономерным.
США – это намного более сложная система, здесь нужен отдельный подробный разговор. Для того, чтобы обозначить «размерность», своего рода бенчмарк в вопросе экономического эффекта, сошлюсь на цифры, через которые недавно был оценён эффект от запрета на гидроразрыв пласта. Другими словами, от остановки ввода новых скважин при добыче tightoil и tight gas, которая без гидроразрыва не работает.
Итак, эффект для ВВП для пяти последующих после запрета лет оценивается примерно в минус $1,5 трлн в год, или в 7% от ВВП. Это означает и потерю без малого 20 млн рабочих мест за этот же период. Это позволяет оценить «цену вопроса» в зависимости от того, насколько упадёт добыча в США. При падении добычи tight oil на 10% это примерно 100 миллиардов долларов. Очень больно, политически опасно, но не смертельно.
И вот что ещё интересно: исходя из приведённых оценок, на один доллар ВВП, произведённый в «сланцевой» нефтедобыче, приходится 3-4 дополнительных долларов к ВВП. Известны ли тебе подобные оценки по нашей отрасли?
S. Категорически нет, а хотелось бы.
С.Р. Подытожим сказанное до этого: три ключевых игрока – США, КСА, Россия – имеют сопоставимые по размеру «активы», которые они стремятся «монетизировать» максимально эффективным – сообразно специфике, пониманию и возможностям каждого – образом. При этом игроки серьёзно различаются в способности превратить единицу актива (равно единица нефтяных запасов) в финансовый и экономический эффект.
США находятся в наилучшем положении: у них высокая эффективность (показатель экономического эффекта), при этом наименьший уровень риска (доля «актива» в экономике). Саудовская Аравия наиболее уязвима: низкая эффективность и наибольший уровень риска. У РФ – средняя эффективность и средний уровень риска.
Для России динамично снизить уровень риска достаточно сложно: мешают ограниченность внутреннего спроса, малопонятные перспективы несырьевого экспорта как прорывного фактора и так далее. Остаётся повышать эффективность, то есть системно работать над факторами повышения экономического эффекта – максимизировать цепочки добавленной стоимости по количеству и длине.
S. Сергей, я никогда в жизни не держал в руках выкладок, каким образом правительство РФ собирается воплотить то, о чем ты говоришь, утверждая о «постулировании» подобного понимания. Сейчас ты прямо заявил о планируемой мультипликации эффекта «разгона нефтянки» на остальную экономику.
В тех же «Основных направлениях деятельности Правительства РФ на период до 2024 года» слово «нефть» встречается один раз. Ещё раз вы видим слово «нефтегазовая» в контексте импортозамещения. Это не значит, что каких-либо выкладок нет, просто я лично о них не осведомлён.
Я вполне допускаю, что тот же Центр макроэкономического анализа и прогнозирования (ЦМАКП) несомненно должен уметь на основе концепции межотраслевого баланса прогнозировать структурные сдвиги на горизонте 5-10 лет (о меньшем сроке речь вести довольно бессмысленно).
И я даже предположу, что какие-то определенные наработки, сделанные по заказу правительства, у него или какой-либо другой серьёзной организации есть. Почему бы и нет. Однако некоторые публичные заявления и увлечение своеобразным проектным управлением при реализации нацпроектов – проектов развития - просто кричат об отсутствии комплексного плана.
Например, бывший глава кабмина Дмитрий Медведев когда-то говорил о невысокой значимости прогнозирования для целей управления на срок более 5-6 лет (без комментариев). Глава Банка России Эльвира Набиуллина в сердцах сетовала на структурный потолок. Зачем пробивать потолок, если есть план перехода от состояния «как есть» к состоянию «как надо»?
Совет Федерации недавно попросил правительство Мишустина изучить целесообразность существования институтов развития. Это можно понимать как заявление о вредности существования специализированных организаций для мультипликации экономического эффекта в силу утери ими доверия.
А уж сотни KPI (ключевые показатели эффективности), которые навязали министрам для реализации нацпроектов, - это и вовсе напоминает диверсию против их успешного завершения. Ладно, речь не об этом. Давай понимать экономический эффект и уж тем более мультипликацию в предложенном выше ключе – создание в экономике дополнительных рублей на каждый рубль, возникший в нефтяной отрасли.
В идеале весь эффект может и должен быть оптимизирован для общества в целом через рабочие места, смежные отрасли или даже через тайминг. Но первые сложности мы встречаем даже на уровне совмещения интересов нефтяников и нефтесервиса. Когда же мы усложняем систему интересами других отраслей, то последствия без просчитанного плана и вовсе непредсказуемы.
Когда господин Белоусов – ещё до перехода в правительства – в целом разумно задался вопросом о справедливом перераспределении налоговой нагрузки в интересах всего общества, то ненефтегазовые экспортные отрасли устроили чуть ли не «бунт на корабле». Схожие понятные возмущения временами происходят при обсуждении вопроса распределения нефтяной ренты.
В любом случае все подобные жаркие споры в конечном итоге крутятся вокруг рентабельности отдельных отраслей. Рентабельность же определяется во многом себестоимостью. И продолжать разговор о масштабировании экономического эффекта нефтяной отрасли сложно, если я не понимаю ситуацию с этим показателем.
С.Р. Себестоимость (полная, включая амортизацию) добычи нефти в России, выраженная в долларах, на март 2020 года практически точно такая же, как была в марте 2014 года, то есть до обвала цен и последующей девальвации рубля. Это «в среднем по больнице». Таким образом, девальвационный эффект вроде как отыгран полностью.
Здесь стоит иметь в виду, что на новые, недавно пробуренные, скважины у нас приходится меньше 10% от общего объёма добычи нефти (в КСА – ещё меньше, в Штатах – больше половины). Больше 90% от фонда добывающих скважин по году требуют только операционных расходов, которые у нас довольно низкие.
Таким образом, на «микро» уровне, на уровне нефтедобывающих компаний, готовность к ценовой войне, по меньшей мере не сильно затяжной, в нашей отрасли присутствует. Тем не менее, условия разработки месторождений (геологические, географические, климатические) неуклонно усложняются, что толкает себестоимость вверх.
При этом на горизонте уже обозначилась перспектива начать в том или ином виде платить за выбросы парниковых газов, особенно метана по примеру компаний в Европе. Из американского Минэнерго (при поддержке генсека МЭА) прозрачный намёк на это был нам направлен, по совпадению, как раз за пару-тройку дней до обвала – интересующиеся могут ознакомиться на Youtube.
Поскольку столь же мощных и динамичных факторов, работающих на снижение себестоимости, пока не наблюдается, дальнейшее использование девальвационного эффекта становится практически неизбежным. При этом, крайне желательно, чтобы девальвация была мягкой, контролируемой и компенсируемой для населения – к чему уже есть серьёзные вопросы.
Нацпроекты, они же программы развития, в определяющей степени опираются на внутренний спрос (то есть, на рубли) и ориентированы на внутренние инвестиции. За период стабилизации нефтяных цен накоплены средства в объёме, обеспечивающем ожидаемые расходы (в рублях и валюте) на глубину нескольких лет – что позволяет со сдержанным оптимизмом рассчитывать на «подушку безопасности» для реализации нацпроектов.
S. Да, девальвационный эффект я в рассуждениях выше опустил. Возможно, зря. Во-первых, его можно расширить на весь экспорт. Правда, стоит оговориться, что мягкий эффект девальвации – это своеобразный миф: российский рынок маленький и периоды волатильности регулярны, несмотря на бюджетное правило.
Регулятор в лице ЦБ всегда – в силу объективных обстоятельств - несколько запаздывает с решениями. И, соответственно, правильнее говорить лишь об адаптации шоков и степени их первичного сглаживания. Однако тем не менее в девальвационном эффекте есть внутренне противоречие: он хорош для экспортно-ориентированных отраслей и не так уж хорош для внутреннего спроса.
Однако мы сошлись ранее на мнении, что приоритет внутреннего спроса сейчас повысился, поэтому относительная стабильность курса рубля останется на повестке. Это не значит, что подорожавший импорт не поможет внутреннему производителю, однако у нас, скажем мягко, далеко не все товары производятся внутри страны.
Я даже не буду упоминать сейчас про качество продукции – это дело наживное по мере развития конкурентного рынка. Приведу очень «бытовой» пример: в России вовсе не производятся «наплитные» скороварки из нержавеющей стали (только из анодированного алюминия).
Я эту проблему могу рассмотреть не только через призму наличия электронных мультиварок-скороварок или дешёвых китайских товаров из нержавейки. Например, можно указать на недостаточную озабоченность государства вопросом энергоэффективности. Скороварка готовит еду на 50-70% быстрее и тем самым экономит потребление газа и электричества.
С.Р. Если бы скороварка значимо экономила нефть, было бы проще превратить экономию физического ресурса в деньги. С газом сложнее: потребители платят тариф, который не зависит от объёма потребляемого газа. К тому же, монетизировать газ сверх известных объёмов – дело не столь простое. Саудовские «партнёры» по этой логике развивают альтернативную энергетику – этим они высвобождают нефть для экспорта.
S. Ну да, «уел». На самом деле ты указал на важный порок системы – отсутствие достаточных денежных стимулов к энергосбережению. Так, светодиодное производство в России представляет собой что-то вроде сборочного цеха с плохой локализацией ключевых компонентов. Недостаточная локализация объясняется слабым спросом на продукцию.
Но вернёмся к непосредственной теме. Ты говоришь, что монетизация нефтяных запасов должна быть поставлена на службу цели максимизации экономического эффекта.
С.Р. Давай остановимся на двух моментах из твоего вопроса: «монетизация» и «должна быть». Когда «монетизация» работает на максимизацию экономического эффекта, наверно, это уже скорее и не монетизация, учитывая её чисто финансовую природу. Есть такая заслуженная концепция «рационального недропользования», восходящая ещё к СССР. Используется она понемногу и сегодня, но наполняется содержанием довольно произвольно. Возможно, настало время модернизировать эту концепцию с учётом современных реалий и на современном методологическом уровне.
Насколько это «должно быть», можно считать вопросом философским. У меня есть ощущение, что это направление движения, вероятно, нам в сегодняшних реалиях задано – и не потому, что политическое руководство изначально так предусмотрело и к этому вело, а потому что на эту дорогу нас вывело после того, как мы перепробовали разное другое. Собственно, уже не столь важно, как мы там оказались, хотя важно помнить, что могли остаться в болоте, со слабыми шансами выбраться на дорогу. Сейчас важнее быть готовым целенаправленно и осмотрительно продвигаться.
S. Как можно описать основные вызовы, которые стоят перед нефтяной отраслью?
С.Р. При ценах ниже $40-45 ключевым вызовом станет себестоимость добычи на новых проектах, где сложные в разработке запасы, сложная логистика и большие капвложения.
Необходимо работать над тем, что добавляет отрасли эффективности и конкурентоспособности – это технологии, системы управления, цифровизация, плюс создающие правильные стимулы налоги, в частности, переход к налогообложению финансового результата.
Отрасли нефтегазового сервиса и оборудования важно обеспечить возможности для устойчивого развития, при том, что сейчас многие компании работают в режиме «борьбы за живучесть». В прошлом, при кризисах эта отрасль брала на себя значительную часть удара, в то время как нефтяникам помогала девальвация. В условиях нынешнего кризиса перспективы схожие.
Впрочем, всё сказанное останется очень актуальным и при более высоких ценах – так что с этими направлениями для работы не ошибёмся, всё будет на пользу.
S. В нашем разговоре мы посмотрели и вглубь и вширь и вдаль. В конце разговора хочу спросить о том, как ты интерпретируешь события последних дней. Было множество комментариев, столько интерпретаций и объяснений предложено. В частности, на чём основывалась позиция России по поводу ОПЕК+, почему она вышла из соглашения именно сейчас, насколько она была готова к этому. Твоё мнение?
С.Р. Как я это вижу, во время переговоров в Вене Россия, по сути, сделала то, что ровно ничего инициативно не сделала. И ниоткуда не «выходила», как это стали представлять многие (вольно и невольно). Она была готова остаться в рамках действующего соглашения, но была и готова отказаться от предложенного нового. Ключевая сторона, которую это не устраивало, была Саудовская Аравия, плюс её «коллеги» по Персидскому заливу (причины мы чуть раньше затронули).
Насколько Россия была «готова» к тому, чтобы занять ту позицию, которую она заняла - высказались многие со всевозможными версиями. Попробую внести разнообразие. Мне пришло в голову такое совпадение, в котором есть доля совпадения: послание Президента Федеральному Собранию в этом году случилось необычно рано – впервые в самом начале года, как подчеркнул сам выступающий в первых же словах. И объяснил почему: надо без промедления решать масштабные задачи (это не цитата, но очень близко по смыслу). Вот теперь решаем в полный рост.
Вероятно, российская позиция принимала в расчёт то, что в кризисной ситуации лучше не предпринимать импульсивных движений… а кризисная ситуация уже сложилась: за несколько дней до встречи в Вене исследовательская компания IHS Markit выдала прогноз, согласно которому уже в 1-ом квартале 2020 года рынок переживёт самое большое в истории (прошу оценить!) падение спроса на нефть – на 4,5 млн баррелей/день. К слову, сейчас этот прогноз уже удвоен.
Замечу, что IHS Markit – это не рядовая структура; в качестве иллюстрации, именно их прогнозы были напрямую использованы в качестве базовых в проспекте для IPO Saudi Aramco. В этой ситуации у саудовской стороны, кто-то скажет, сдали нервы, а кто-то – не было лучшего выбора, чем рискнуть. Российскую сторону предложение поучаствовать в том, чтобы убрать с рынка 1,5 млн баррелей/день просто могло не убедить, а близкий к ультимативному способ подачи ситуацию усугубил и отрезал (пока) путь к компромиссу.
Также весьма вероятно, что у российской стороны был (и есть) расчёт на то, что рынок, со всеми его «экстерналиями», в относительно краткосрочной перспективе (от 6 до 12 месяцев) отбалансируется на приемлемом для России уровне вокруг 45-50 долларов – что мне представляется вполне вероятным.
Учитывая количество и размер «экстерналий» – включая упомянутые нефтяные блокады, «климатическую повестку», а также разное другое – баланс не факт что сформируется сам собой, над этим, вероятно, придётся в ручном режиме поработать с «партнёрами».
SULARU. Сергей, спасибо, что уделил много времени. Если подытожить, то картина сложилась более оптимистичная, чем мне казалось до разговора. Приму во внимание, что на отраслевом и государственном уровне есть намерение получить мультипликацию экономического эффекта. Подобное намерение заслуживает внимание – теперь и я буду держать «ушки на макушке».
