Чем аукнется кризис либеральной политической философии?
На примере взлёта и современного кризиса главной англо-американской школы политической мысли пробуем разобраться в общем будущем современного мира. Ограниченность теоретических конструкций сегодня имеет беспрецедентное значение даже для записных практиков от политики.
На протяжении долгих 50 лет западная политическая философия была под сильным влиянием либерального эгалитаризма (один из видов утопизма) великого политического и морального философа Джона Ролза (1921-2002). Его главный труд жизни - книга «Теория справедливости». Она сделала Ролза одним из самых цитируемых философов по всему миру.
Однако современные политические вызовы ставят под сомнение жизнеспособность прежней парадигмы мышления. Что в настоящее время требуется Ролзианизму для противостояния усиливающемуся потоку критики со стороны как правых, так и радикальных левых течений? Это сложный вопрос.
После потрясений финансового кризиса 2008 года и политической турбулентности 2016 года (победа в президентских выборах Дональда Трампа) многим стало ясно, что либерализм в некотором смысле терпит неудачу. Кризис поставил «на паузу» даже экономическую мысль, заставив некоторых экономистов вернуться к исследованию последствий и причин неравенства.
Политологам тем более пришлось вновь обратиться к проблемам демократии, авторитаризма и популизма. То есть к изучению истоков нарастающей несправедливости. Однако англо-американские либеральные политические философы за это время сказали гораздо меньше, чем они должны были сказать.
Молчание отчасти объясняется самим характером политической философии сегодня. То есть теми вопросами, которые она считает необходимым задавать (и давать на них ответы), и теми, которые она игнорируете или отодвигает на задний план.
Так видит большую картину Катрина Форрестер, молодой профессор-ассистент Гарвардского университета, специализирующаяся на политической истории. Её взгляд представлен в непростой статье журнала Boston Review (BR), который сделал изложение последней книги Форрестер «В тени справедливости: поствоенный либерализм и переосмысление либерального эгалитаризма».
SULARU предупреждает, что мнение г-жи Форрестер является академичным взглядом изнутри, поэтому даже в изложении BR обстоятелен и потребует достаточно времени для вдумчивого прочтения.
Также предупредим, это не всегда очевидно по тексту, что между либерализмом и либеральным эгалитаризмом есть различие. Если первый заявляет незыблемость прав и свобод человека, то второй обращается к проблеме перехода из несовершенного общества к «незыблемым правам и свободам».
После заголовка «Джон Ролз» следует перевод с английского с некоторыми редакционными дополнениями ради незначительного прояснения моментов, которые американке Форрестер кажутся очевидными. Кстати, эту эгоцентричную очевидность тоже можно назвать одной из черт кризиса англо-американской политической философии.
Кризис пусть не самой совершенной, но однозначно «мягкой» философской школы сегодня означает дальнейшую радикализацию практической политики США и Британии завтра. По мнению SULARU, связь академических и политических элит в англоязычных странах сильнее, чем в России или в соседних странах.
Джон Ролз
Со времен древнегреческого мыслителя Платона (429-347 до н.э.) философы всегда задумывались о природе справедливости. Но в течение последних пяти десятилетий политическая философия в англоязычном мире была очарована особым ответом на этот вопрос, который сформулировал американский философ Джон Ролз.
Деятельность Ролза в середине XX века привела к смене парадигмы в политической философии. По его примеру многие философы начали изучать, что означает справедливость и равенство в контексте современных капиталистических «государств всеобщего благосостояния» (западных развитых стран). Они применяли его концепции для описания в мельчайших деталях идеальной структуры будущего «справедливого общества».
И эта структура оказалась близка к послевоенному пониманию социал-демократии (не смешивать с марксизмом). Работая в этом каркасе, они с тех пор создали кодекс абстрактных моральных принципов, которые обеспечивают философскую основу современного либерализма. Эти идеи призваны помочь нам осознать, ЧТО требуют справедливость и равенство от нашего общества, наших институтов и нас самих.
Сам Джон Ролз - это история огромного триумфа. Его философский проект стал невиданным успехом, пожалуй, со времён Томаса Мальтуса (1766-1834). Политические философы пробовали оспорить пальму первенства у Ролза. Отточенные формулировки в бесконечных спорах - это та стихия, в которой философы плавают как рыба в воде.
Но за последние десятилетия они смогли только выстроить консенсус по поводу фундаментальных правил игры. Другими словами, они замкнули себя в пространство (в общий интеллектуальный проект), которое имеет единую концептуальную основу. В результате цели и задачи политической философии на протяжении многих поколений более или менее воспринимаются как нечто очевидное (и это плохо).
Но если современная политическая философия тесно связана с современным либерализмом, а либерализм терпит неудачу, то невольно возникает сомнение в жизнеспособности прежних идей, казавшихся вчера незыблемыми. Но стоит напомнить, что концепции Ролза были разработаны в очень своеобразный период истории США. И его теория имеет тесную связь с послевоенной либеральной демократией 1950-х годов.
Насколько либеральная политическая философия является соучастником последних неудач демократии? Находится ли сейчас политическая философия, как и сам либерализм, в кризисе, и нуждаются ли они в переосмыслении? И если да, то как будет выглядеть их будущее?
Теория справедливости
Ролз опубликовал «Теорию справедливости» в 1971 году, после 20 лет работы над её содержанием. Объемная, 600-страничная, книга дала философам возможность судить об обществе в соответствии с двумя главными принципами справедливости:
- принципом свободы, который подтверждает основные права и свободы граждан,
- и принципом равенства, который требует ограничения неравенства и такой организации ресурсов, чтобы они приносили пользу наименее обеспеченным членам общества.
Видение Ролза об идеальном «справедливом обществе» можно кратко описать через понятие «демократия, владеющая собственностью». Эта идея теоретически должна ограничивать неравенство и повышать заинтересованность каждого члена общества в конечном результате. Хотя бы по той простой причине, что все граждане участвуют в собственности, то есть владеют долей в национальном богатстве и могут иметь доход с этой доли.
Ролз обосновал свои позиции сложным набором аргументов. Наиболее известным из них является идея «вуали неведения» (на иллюстрации к статье изображается именно этот эксперимент). Это мысленный эксперимент, где гипотетические люди за «вуалью», якобы не ведая о неравенстве в мире (как Адам и Ева не ведали этого в Эдеме), выбирают принципы справедливости, по которым общество функционирует, регулируется и судится.
Как иллюстрирует само название «вуаль неведения» (и многие другие концепции и понятия его теории), Ролз изобрел целый новый язык, беспрецедентным образом преобразовав концептуальную лексику политической философии. К концу XX века бесчисленное множество научных книг и статей были посвящены исключительно описанию и развитию его концепций, понятий и терминов.
Возрождение политической философии
Одна из причин, по которой идеи Ролза оказали такое глубокое влияние на социум, заключается в том, что другие философы и даже практики на самом деле поверили - Ролзианизм заполнил вакуум философского воображения, возникший после ужасов II Мировой войны.
Многие политические философы до него говорили, что предмет исследования из науки исчез. Стало невозможно думать о справедливости или утопиях. И благодаря преобладающим в послевоенном обществе взглядам на антитоталитаризм, за каждой прогрессивной реформой тогда непременно стоял скользкий путь к авторитаризму.
Именно в этом контексте «Теория справедливости» была провозглашена возрождением политической философии. Она придала философскую и научную форму мечте о справедливом обществе. Мечте, которую либералы нашли воплощенной в послевоенной социал-демократии.
И очень примечательно то, насколько успешной стала книга Ролза. По расчёту одной из библиотек, всего через 10 лет после её публикации ссылки на «Теорию справедливости» были зафиксированы минимум в 2512 научных книгах и статьях. Без преувеличения можно сказать, что это была самая сильная прививка политической философии в 1970-х годах.
Либеральный эгалитаризм
Идеи Ролза и его учеников сочетаются с доктриной, известной как «либеральный эгалитаризм» (ред. - эгалитаризм - во многом утопическая идея о создании общества с равными политическими, экономическими и правовыми возможностями всех граждан).
Сначала их аудитория задалась вопросом, насколько весомой является аргументация. Потом читатели захотели узнать, какой уровень равенства Ролзианизм предлагает и какое социальное устройство имеется в виду на практике – либерализм, социализм или что-то иное.
Со временем теория Ролза о "справедливости как честности" и её принципы свободы и равенства стали применяться всё к новым моральным и политическим ситуациям. Склонность его либерального эгалитаризма к абстрактности и комплексности подтолкнула философов заново присмотреться к сложным философским головоломкам.
В рамках теории Ролза ставилось много непростых вопросов:
- какие виды неравенства между людьми является несправедливыми, а какие - допустимы;
- каким образом должны быть организованы такие институты, как суд, выборы и другие демократические процедуры для содействия как индивидуальному, так и коллективному процветанию;
- в чём концептуальная взаимосвязь между такими идеями, как равенство и свобода, справедливость и честность, мораль и ответственность;
- был задан даже классический вопрос о «распределении справедливости»: кто что получает (не только богатство, но и самоуважение) и кто кому и чем обязан.
Глобальное влияние
К середине 1970-х идеи Ролза расползались во все стороны. Некоторые дополняли теорию Ролза требованием глобальной справедливости, зародившимся на Глобальном Юге (ред. - термин Всемирного банка вроде не имеет устойчивого перевода на русский; подразумевается «вечное противопоставление» богатого Севера и развивающегося Юга»). Они говорили о новой эре в международной взаимозависимости.
Другие философы, наблюдая нарастание экологического кризиса и изменение климата, рассматривали вопрос ответственности перед будущими поколениями. Они создали новые теории «справедливости между поколениями», позднее легшие в основу целей устойчивого развития ООН.
Последующие поколения англо-американских политических философов нередко оспаривали и будут оспаривать подходы и концепции Ролза. Это не меняет того факта, что даже его оппоненты были «порождены» им самим. К концу XX века политические теоретики действовали в вечной тени «Теории справедливости», а Ролз стал своего рода «небесным покровителем» эгалитарной мечты о распределённой справедливости.
«Политические философы теперь должны либо работать в каркасе теории Ролза, либо обоснованно объяснять, почему они этого не делают», -в 1974 году написал либертарианский философ Роберт Нозик (1938-2002).
С тех пор в англоязычной политической философии это требование закрепилось. Понятийный аппарат Ролза стал не только доктриной, с которой нужно считаться в свете любой новой проблемы, но также философским каркасом очень гибкой и адаптивной идеологии - идеологии современного либерализма.
Эта гибкость является ее «философской красотой», ведь она обеспечивает общую и универсальную основу для ответа на бесчисленные конкретные вопросы. Таким образом, философский либерализм стал синонимом Ролза, а политическая философия стала прочно ассоциироваться прежде всего с философией либерализма.
Несвоевременная теория
Но была своеобразная ирония в «Ролзианском возрождении» политической философии. В 1970-х одновременно произошел и крах социалистического либерализма. Он возобладал после II Мировой войны на фоне конкретных политических и экономических аспектов развития государств всеобщего благосостояния.
По мере того, как эти государства сталкивались с финансовыми и легитимными кризисами, неолиберальные идеологи и политики (ред. - здесь подразумевается концепция невмешательства государства в экономику) получали всё больше власти, а идеи общественных интересов и общего блага деградировали.
Рассматривая программу Ролза в этом контексте, нужно сказать, что она появилась в неподходящее время. Публикация его великой философской защиты «государства всеобщего благосостояния» случилась накануне кризиса таких государств. Для некоторых современников это выглядело попыткой возродить интерес к «умирающему пациенту».
Успех теории Ролза в ближайшее после публикации десятилетие только углубил ее нетленность: чем больше идея всеобщего благосостояния деградировала в текущей практической политике США, тем более признаваемыми становились аргументы Ролза в политической философии, то есть в научной сфере.
Таким образом, история англо-американской либеральной политической философии конца XX века - это не просто рассказ о триумфе Ролза. Это также история призрака, бродящего по Америке и будоражащего умы. Теория Ролза выжила как спектральная сущность. Более того, она прожила долгое время и только набрала вес в этих неблагоприятных условиях.
Ролз надеялся, что его теория станет динамичной и саморазвивающейся, но на практике её преследовали подозрения в замшелом послевоенном либерализме. С течением времени Ролзианизм всё-таки потеряла настоящий контроль над реальностью по мере того, как изменилась сама реальность.
Другие времена
Либеральный эгалитаризм был сформулирован в совершенно ином обществе, чем сегодняшнее. В обществе с устойчивым ростом, в обществе с более низким экономическим неравенством, с более высокой ролью профсоюзов и одновременно большим расовым и гендерным неравенством. В нём были системы социального обеспечения. Нестабильные, редкие, но они были.
Это было общество, выкованное в горниле войны и на развалинах империи (ред. - здесь подразумевается Великобритания в рамках единого англо-американского мира). Его структуризация пришлась на Холодную войну и Бреттон-Вудское соглашение 1973 года (ред. - смена мировой валютной системы). Этот послевоенный либерализм Ролза совсем не носил розовые очи, как многим сейчас представляется.
И «демократия, владеющая собственностью» никогда не была банальной защитой государства всеобщего благосостояния. Его неопубликованные работы показывают, что Ролз - молодой человек, пишущий в 1940-х и начале 1950-х годах, - защищал гораздо более «минималистский» либерализм, чем принято думать сейчас.
Тогда он настороженно относился к концентрации власти в руках государства, он беспокоился об экономическом принуждении (корпорациями или профсоюзами) и жаждал социальной стабильности. Он был намного ближе к некоторым ранним неолибералам, чем к послевоенным социал-демократам. Но да, его политические взгляды потом сместились левее.
Идеология либерального консенсуса царила в послевоенные годы: белые (не цветные) состоятельные либералы обычно полагали, что американское общество построено на основе консенсуса или, по крайней мере, на возможности его достижения. И Ролз ничем от них не отличался.
Его философия отражала многие противоречия как самого послевоенного либерализма, так и его послевкусия в 1970-х. В ней смешаны успехи и ограничения. 1960-е годы, когда Ролз придал окончательные штрихи своей теории, были эпохой высокого достатка, незыблемости либеральных гражданских прав и Великого Общества. Но одновременно это был период урбанистического кризиса и массового лишения радикальных оппонентов свободы слова и самовыражения.
Тогда было и начало новой эры деиндустриализации и финансового капитализма. Эры, в которой госинвестиции были сокращены, а рабочее движение и профсоюзы отмирали. Философы, работающие в Ролзианском каркасе, в те годы уже почувствовали вкус триумфа, но еще не осознали, какую цену придётся заплатить за успехи.
Когда Ролз впервые сформулировал свою теорию, он полагал, что мир становится лучше: что после движения за гражданские права придет время расового либерализма; что известные эксцессы капитализма могут быть ограничены разумной политикой, что гендерное и имущественное неравенство можно в значительной степени ограничить.
Публикация «Теории справедливости» в 1971 году запоздала и отражала оптимизм более раннего возраста философа. Но несвоевременность работы стала частью успеха: когда общественные движения 1960-х годов разрушили послевоенный либеральный консенсус, еще не опубликованная теория Ролза переждала турбулентность и осталась невредимой. Когда другие либеральные теории находились в глубоком кризисе, публикация панегирика либеральному эгалитаризму послужила основой для нового консенсуса.
Политическая теория, рожденная из интерпретации Ролзом послевоенного либерализма, оказалась гибкой и адаптивной: она начиналась как минималистский либерализм, но её можно было растянуть до оправдания либерального социализма. Тем не менее, она обладала отличительными особенностями, которые будут иметь большие последствия для всего будущего каркаса политической философии.
Теория сконцентрировала свое внимание на судебных и законодательных институтах, но придавала малую ценность другим социальным, политическим или международным институтам. Она базировалась на совещательном видении политики, то есть рассматривала демократию как модель, созданную в результате общественной дискуссии. Его идея распределенной справедливости вытеснила другие способы мышления о динамике и организации экономической, социальной и политической жизни.
Ловушка ограниченного взгляда
Особенность видения Ролза ограничивала круг социально-экономических политик, которые его теория могла инкорпорировать полностью или хотя бы в пределах их главного смысла. По мере того как его теория всё шире завоёвывала политические элиты, идеи, несовместимые с видением Ролза, были отложены в сторону или выпали из основного философского дискурса.
Либеральные философы перестали обращаться к старым аргументам и опасениям. Они перестали говорить о природе государства, политическом контроле, коллективном действии, об общинности личности (в качестве противовеса индивидуализму). Они перестали обращаться даже к историческим аналогиям и примерам.
Но этот концептуальный выбор способа мышления зачастую имел глубокие политические последствия, независимо от первоначальных политических мотивов и представлений самих теоретиков. Они попали в ловушку концептуального каркаса их коллективного самосознания.
По мере того как подрастающие поколения строили парадигму мышления на аргументах своих предшественников, политическая философия приняла очертания, которые дискретные теоретики никак не могли предвидеть.
У нее появилась своя логика и свои политические инструменты. Она жестко определила, какие этические и политические проблемы могут считаться достаточно трудными, чтобы оправдать их философское изучение. Другими словами, многие риски оказались вне обсуждения в плане оценки их последствий.
Например, либеральные эгалитаристы, как правило, настаивали и настаивают на том, что важны исключительно институциональные решения проблемы неравенства; прошлые несправедливости должны быть забыты как не актуальные; исторически аргументы могут быть отвергнуты.
На практике это означало, что требования о возмещении ущерба за рабство и другие исторические несправедливости, выдвинутые Черной Силой (движение распространенное преимущественно среди афро-американцев, но встречается и за пределами США) и антиколониальными кампаниями в конце 1960-70 годов, также были отвергнуты.
Это также означало, что политические философы, работающие в Ролзианском каркасе, часто считают любые аргументы против универсальной презумпции американского либерализма непременным вызовом равенству и свободе. Они не воспринимают возражения как объективную критику, основанную на истории империализма и деколонизации.
По мере того, как заботы философов были консолидированы в очерченных границах, проповедь Ролзианизма стала ценой входа в элитные круги и организации политической философии. Многочисленные мыслители, которые пробовали выйти за эти границы, поняли, что их дальнейшая карьера зависит от принятия каркаса либерального эгалитаризма или хотя бы его основных альтернатив.
Другие идеи - марксизм, феминизм, теория критичной расы (идея о продолжающемся доминировании белых в институциональных процессах), антиколониализм и так далее - не могут и не должны поддерживаться политическими философами, желающими успеха.
Либеральный волнорез
Не менее часто случалось, что либеральный эгалитаризм не отвергал сразу оппозиционные политические взгляды или аргументы в их пользу. Наоборот, они включались в его теоретический каркас. Но включались только для того, чтобы рассеять силу и влиятельность таких аргументов. Когда радикальные идеи были переосмыслены либеральными философами, то они были искажены до той степени, чтобы не противоречить основам Ролзианизма.
Так, аналитический марксизм был вовлечен в теорию распределения собственности и таким образом оказался совместим с Ролзианским фокусом на распределительном правосудии. То же самое относится к множеству демократических концепций, которые должны быть совместимы с теориями обсуждения и совещательного консенсуса.
Например, британский философ Брайан Бэрри (1936-2009) в философских дебатах о глобальной справедливости (интернационализме в широком смысле), счёл необходимым «одомашнить» требования оппонентов, чтобы смягчить призывы к Новому международному экономическому порядку.
Дискуссия о пересмотре отношений между Глобальным Севером и Глобальным Югом лишилась радикализма. Оскопленные критические замечания вошли в каркас либеральной философии, не оставив возможности для развития дальнейшего спора.
В момент концептуальной консолидации философии политические кризисы 1970-х годов в значительной степени прошли мимо англоязычных либеральных мыслителей. Мало кто из них писал о кризисах легитимности и проблемах постиндустриального общества.
Многие теоретики социализма пытались решить проблему краха великих марксистских и либеральных нарративов, переосмыслив тему рабочего класса. Они переместили свой анализ за пределы фабрик и заводов, заглянув в школы, тюрьмы, клиники и даже спальни.
Ролзианизм не был обеспокоен социальными изменениями и экономическими катаклизмами, которые пытались объяснить конкурирующие философские течения. Он не задумывался об изменении природы социальных классов, капитала, рабочих мест, государства и капитализма в целом.
Вместо этого Ролзианизм предложил новую великую универсальную систему осмысления реальности. Отчасти из-за отказа встретить новые вызовы с открытым забралом либеральный эгалитаризм успешно пережил крушение послевоенного либерального регулирования.
Изменения в 1980-90 годы
Отказ Ролза от обсуждения актуальных вызовов не означает, что политическая философия не была затронута политическими изменениями. В 1980-х ряд либеральных и марксистских философов разработали конкурирующий эгалитаризм – «эгалитаризм удачи», который должен был устранить ограничения институционального характера «Теории справедливости».
Разрушая границы, эти философы надеялись снять людей с крючка Ролзианизма. Они исследовали вопросы индивидуальной ответственности и индивидуального контроля над выбором (политическим, социальным или экономическим).
При этом многие из них были левыми, но они взвалили на себя не коллективистский, а индивидуализирующий дискурс об ответственности, зависимости, выборе и рыночных решениях. То есть дискурс, сформулированный Новыми правыми.
Другие оспаривали нормативность и маркетизацию (изменение легального поля, чтобы госкорпорации действовали как рыночные субъекты) во имя защиты сообществ или прав человека. Школа мысли, известная как коммунитаризм (от англ. «community» - община), стала доминирующей альтернативой либерализму.
Её сторонники ставили общину выше индивидуальности, социальный характер личности над атомистическим описанием у либералов. Стоит оговориться, что на практике многие коммунитарианцы обращались к идеям, которые сформулировал Ролз и от которых он потом отказался.
Ролзианский либеральный фокус по-прежнему остаётся на юридических, законодательных и демократических институтах и отдельных лицах. Но ролзианцы и их коммунитаристские критики вместе «проспали» те огромные изменение в Административном государстве (концепция о роли и задачах бюрократии) и быстрый рост неолиберальных политик (см. подробнее Вашингтонский консенсус).
Этот набор социально-экономических политик подразумевал приватизацию госсобственности и широкое управление частными лицами общественным благосостоянием, расширение регулятивных функций государства и повышение доступности государственных услуг. Он также подразумевал стимулирование конкуренцию, дерегулирование финансовых рынков и новые транснациональные формы клиентелизма и госуправления.
Очевидные пробелы и ограничения не помешали теории Ролза оставаться краеугольным камнем в широкой дискуссии между его последователями и его критиками. И расцвет Ролзианизма, таким образом, является рассказом об огромной влиятельности и успешности.
Стоит напомнить, что это был триумф небольшой группы политических философов-аналитиков - состоятельных, белых и в основном мужского пола. Они работали в горстке элитных образовательных учреждений Соединенных Штатов и Британии - особенно в Гарвардском, Принстонском и Оксфордском университетах. Они породили универсализацию либеральной теории, которая зажила собственной жизнью.
Они начали интеллектуальную кампанию с того места, где они жили, сосредоточившись почти полностью на североамериканских и западноевропейских государствах всеобщего благосостояния. Иногда они ещё рассуждали о глобальном подходе, опираясь на свои фантазии о положение дел в мире.
Не видя воображаемого характера представлений о мире, они хотели, чтобы их политическая философия стала общепризнанной. Они пытались расширить влияние своих теорий по всей планете, чтобы охватить все основные общины, нации и международные дела. Они пытались сделать политическую философию максимально универсальной и неограниченной. Но в итоге они так и не вырвались из противоречий послевоенного либерализма.
Современный кризис
В последние годы границы Ролзианской парадигмы оказались под нарастающим давлением, поскольку теперь новое поколение тестирует на прочность её ограничения. Основное предположение Ролза о роли и задачах консенсуса сегодня выглядят достаточно сомнительным перед лицом столь значительного и резкого глобального раскола.
Сомнения привели многих философов к идеям, которые первые несколько поколений ролзианцев игнорировали. Некоторые из них распространили идеи Ролза на корпорации, рабочие места, рынки труда, финансовые рынки, алгоритмы принятия решений и профсоюзы в качестве площадок для тестирования всеобщей справедливости.
Другие препарировали теории эксплуатации и доминирования классов, дополнив их принципом распределения справедливости. «Политические реалисты», как они сами себя называют, попытались вернуть политику в политическую философию, делая теории демократии более чувствительными к характеру реального политического конфликта.
Кроме того, у современных философов определенно наблюдается отход как от распределения справедливости, так и от совещательности демократии (но о которых до сих пор рассказывают студентам на лекциях и семинарах). В их критических замечаниях подчёркиваются ограничения и пределы предыдущих этапов либерального эгалитаризма.
Пожалуй, не удивительно, что политическая философия, которая началась как противовес идеологии, классовым интересам и принудительному характеру власти государства, корпораций и профсоюзов, стала в какой-то момент теорией «идеального аполитичного разглагольствования». Но текущие вызовы уже не разрешают ей оставаться в этой зоне безмятежного комфорта.
Проблемы, которые когда-то были исключены из дискуссии из-за неисторического характера теории справедливости, также в настоящее время приобрели статус объекта изучения. Некоторые философы пересматривают этические вопросы, включая репарации за наследие колониализма. Изучение идеологии и этики угнетенных народов привело к возрождению и развитию идей феминизма, теории критичной расы и марксизма.
Экстенсивные изменения
Политические философы адаптируются, постоянно расширяя эгалитарную структуру по всё новым направлениям. Но достаточно ли этого? Насколько могут Ролзианские идеи помочь нам противостоять потребностям текущего момента. Как и большая часть современных гуманитарных наук (отчасти благодаря лимиту варящейся в собственном соку академической системы), политическая философия по-прежнему ориентирована на решение конкретных проблем, а не на создание новых Системных Теорий.
Несмотря на то, что проблематика политической философии начала меняться по мере того, как новые предметы становятся объектом исследования, многие дискуссии по-прежнему ведутся в зловещей тени идей, отражающих предположения ушедшей эпохи.
Работа исключительно в рамках многолетней интеллектуальной традиции несёт риски, особенно если эта традиция изо всех сил пытается не замечать меняющиеся обстоятельства. В результате радикалы в США черпают больше вдохновения от марксизма, чем от либерализма.
Отчасти это объясняется неоднозначным политическим наследием теории Ролза. С нашей выгодной позиции по эту сторону Финансового кризиса [2008], мы видим либеральный эгалитаризм как идеальный умеренный левый либерализм для «конца истории» (развала СССР), наступившего в конце «холодной войны».
В тот период относительного спокойствия и либерального оптимизма, когда политика выглядела технократической и характеризовалась новым общественным консенсусом, либеральный эгалитаризм не казался таким уж отличным – всего лишь шаг или два влево – от центризма Билла Клинтона или Тони Блэра с их представлением о Третьем пути (взгляды сторонников Третьего пути пытаются совместить экономические программы правых с социальными программами левых).
Излагая свою теорию, Ролз намеревался дать критерий для оценки постепенных реформ, поступательного приближения к справедливому обществу. К 1990-м годам либеральный эгалитаризм, как и либеральная демократия, приобретает характер гегемонии, и многим начинает казаться, что философия Ролза просто стремиться к устранению недостатков вполне успешного либерализма.
С этой точки зрения либеральный эгалитаризм может выглядеть ответственным за сужение утопического философского воображения и соучастником подъема технократического неолиберализма, укрепляющего, а не помогающего демонтировать несправедливость и неравенство. Теперь, когда утверждения о «конце истории» кажутся не только снобистскими, но и ошибочными, политическая роль философского либерализма становится всё более неопределенной.
Назад в будущее
В то же время теории Ролза можно рассматривать как долгожданный возврат к идеалам середины XX века, когда в США был исторически короткий момент оптимизма и относительного благополучия. В настоящее время - в пустынном пейзаже строгого неолиберализма - то харизматичное мгновение имеет очарование своего рода воплотившейся социальной утопии.
В современных условиях распределительные механизмы, требуемые либеральным эгалитаризмом, – от всеобщего здравоохранения до бесплатного образования и широкого распределения капитала – представляются излишне радикальными. Некоторые утверждают, что эти договоренности ещё могут быть достигнуты через институциональные планы современных левых, которые впитали идеи Ролзианизма.
Недавнее возрождения социалистических устремлений в Великобритании и США хорошо заметно в Корбинизме (взглядах лидера Лейбористской партии Британии Джереми Корбина), который признаёт ролзианцев в качестве отцов-теоретиков своего движения.
Это утопическое очарование само по себе демонстрирует, в какой степени мы недооцениваем политическую дистанцию, пройденную между послевоенным либеральным консенсусом, который породил либеральный эгалитаризм, и нашим собственным временем.
По мере того, как политический центр тяжести сильно сместился в сторону правых консерваторов, Ролз и его последователи окончательно превратились в «левацких либералов». Их идеи означали совершенно иное в течение десятилетий после Великой депрессии и Второй мировой войны. Но после Новых Правых в 1970-80 гг. и современных успехов неолиберальной атаки на демократические государственные институты на Ролзианизм повесили новый ярлык.
Двусмысленность эгалитаризма
Таким образом, мы сталкиваемся с двусмысленностью: если часть либеральной философии выглядит встроенной в текущую политическую структуру технократического неолиберализма, то другая хорошо объясняет современный момент драматического неравенства.
Либеральный эгалитаризм, безусловно, остается беспрецедентным ресурсом для планирования, организации и оценки распределения собственности и преодоления ограничений, вызванных неравенством. В годы Третьего Пути, годы Клинтона и Блэра, неравенство часто игнорировалось в реальной политике, но философы его никогда не игнорировали.
Тот факт, что либеральная политическая философия не в полной мере соответствовала времени и росту неравенства после 1970-х годов, является её сильной стороной. Одновременно англоязычная политическая философия резко сопротивлялась денатурализации (интернационализации), анти-эссенциализму (размытию сущности) и дискретности интеллектуальных движений конца XX века.
Универсалистские и нормативные устремления Ролза пережили проблемы постструктуризма и постмарксизма. Долгое время эта непокорность выглядела как консерватизм, но теперь она может и должна стать мощным ресурсом искоренения неравенства.
Если бы политические философы отказались от некоторых своих натурализованных предположений и признали устаревание определенных аргументов из-за политических изменений, то они могли бы сделать новую политическую работу. Значимую работу в защиту своих далеко идущих принципов социальной справедливости. Работа не в оправдание либерального эгалитаризма, а в убеждение оппонентов в его жизнеспособности.
Что дальше?
Остается открытым вопрос, сможет ли эгалитарная традиция соответствовать кризисам нашего будущего. Многие аспекты Ролзианизма свидетельствуют о том, что философская школа пока не может принять грядущие вызовы. Некоторые из наших самых насущных проблем лежат в её слепых зонах. За годы, прошедшие с момента возникновения либерального эгалитаризма, роль государство расширилась, но параллельно шли процессы приватизации.
Природа капитализма и труда преобразилась и будет продолжать делать это, вероятно, самыми драматическими и неожиданными способами. Была заново реконструирована значительная группа наименее обеспеченных лиц, и необходимо вновь определить как её реальный состав, так и её место в качестве проводника перемен, а не банального потребителя товаров и услуг.
Современная политика меняется, так как авторитарные, радикальные движения и новые олигархи сражаются в новом международном ландшафте, сформированном неподотчетными финансовыми институтами, новыми медиа-платформами, новыми технологиями и изменением климата.
Либеральные эгалитаристы имеют некоторые инструменты для борьбы с этими изменениями, но наши вопросы также требуют нового каркаса, который отличается от изобретенного в период совсем других идеологических баталий. Настало время спросить, какие изменения требуются незамедлительно, чтобы политическая философия опять стала пригодной для нашей собственной эпохи.
