Экономика до Смита - защита меркантилизма

Четверть века назад издание «Дело» напечатало на русском языке шедевр экономиста Марка Блауга - 4-е издание книги «Экономическая мысль в ретроспективе». За 25 лет утекло много воды. Последовав примеру Блауга, который серьёзно переписывал книгу каждые 10 лет, начнём её редактировать под потребности нашего времени. Сегодня мы продолжим рассказ о протекционизме, но сосредоточимся не на критике меркантилизма классиками, а на аргументации в его поддержку, высказанной известными экономистами.

Меркантилисты были людьми энергичными и практичными, как мы показали в первой части рассказа об экономической мысли до Адама Смита. Последний в своих работах раскритиковал протекционистский дух предшественников, обосновав свою критику бессмысленностью протекционизма при невозможности поддерживать профицит торгового баланса в долгосрочной перспективе.

Однако мы знаем, что протекционизм в современной экономике живее всех живых. Почему так произошло, если идеи Адама Смита о преимуществах свободной торговли распространились по всему миру и завоевали приблизительно на столетие умы почти всех более или менее образованных людей? Вспомните характеристику Евгения Онегина у А.С. Пушкина: «Зато читал Адама Смита и был глубокой эконом, то есть умел судить о том, как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет».

Адам Смит и его последователи, вместе их принято рассматривать как представителей классической политической экономии, или как «классиков», при критике меркантилистов допустили ту же ошибку, в которой они сами обвиняли своих предшественников. Обладая достаточной информацией, они не смогли связать двух простых мыслей в единое целое, но создали теорию, о которой Йозеф Шумпетер позднее написал: «Это превосходная теория, которую никогда нельзя будет опровергнуть, - в ней есть всё, кроме смысла».

Смит, а позже и Давид Рикардо (1772-1823), который развил идею Смита о недопустимости протекционистских мер в своей красивой теории сравнительных преимуществ (заявляет о бесспорной выгоде международного разделения труда), не заметили, что необходимость защиты национальной промышленности можно обосновать без заявления о необходимости профицита торгового баланса.

При этом Смит и Рикардо не отрицали идею меркантилистов, что стоимость товаров определяется количеством потраченного на их производства труда. Но если импортировать сырье, где доля труда в стоимости не велика, расширяя экспорт готовой продукции, где доля труда велика, то в результате чистого экспорта труда растёт не только доход, но и уровень занятости в экономике.

Кроме этого, меркантилисты твёрдо верили, что необходимость защиты неокрепшей оборонной и гражданской промышленности и соображения военно-политического характера вполне логично дополняют первое соображение о занятости. Профицит торговли обеспечивает приток денег в экономику.

Меркантилисты знали ответ маршала Франции Джан-Джакопо Тривульцио (1448—1518) на вопрос Людовика XII, какие приготовления нужны для завоевания Миланского герцогства: «Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги». Тогда деньги - это исключительно золото, серебро и другие сокровища.

Эти два аргумента меркантилистов, к концу XVIII века недостаточно теоретически проработанные, казались «классикам» ошибкой помноженной на другую на фоне их теории о бесполезности профицита торгового баланса. Классики верили, что в долгосрочной перспективе профицит сводится на нет в результате действия механизма золото-денежного потока.

Защита меркантилизма

Приговор, вынесенный меркантилистам классиками, не оспоривался до возрождения протекционизма в Европе и развития немецкой исторической школы. Сначала Вильгельм Рошер (1817-1894) и Густав фон Шмоллер (1838-1917), а затем их английские последователи Уильям Каннингем (1849-1919) и Уильям Эшли (1860-1927) встали на защиту меркантилистской политики.

Они назвали её вполне рациональной, пригодной для достижения национальных целей, в частности достижения национальной автаркии (самодостаточности) и роста национальной безопасности. Выводы конца XIX века до сих пор всеобще признаются разумными для своего времени. Более того, некоторые современные экономисты и политики продолжают придерживаться меркантилистского мировоззрения.

Даже Адам Смит однажды осторожно заметил, что «оборона важнее благосостояния». То есть при всей презрительной критике меркантилистов он показал, что часть их идей воспринимает серьёзнее, чем хотел бы показать. Замечание Смита также позволяет понять смысловое ядро одного из главных убеждений эпохи меркантилизма: зачастую эффективнее не наращивать свою экономическую мощь, а подорвать таковую у соседа.

Джон Локк (1632-1704) утверждал, что «богатство» означает не абсолютное количество золота и серебра, а их относительное количество по отношению к другим странам. Подавляющее большинство меркантилистов придерживались мнения, что экономические интересы разных наций всегда взаимно антагонистичны.

Меркантилисты воспринимали мировую экономику как игру с нулевым результатом - если у кого-то прибыло, то у другого убыло. По их мнению, в мире есть фиксированное количество ресурсов, и одна страна может заполучить больший «кусок пирога» только за счет другой. Поэтому они поддерживали политику «разори соседа». Она осуществлялась при необходимости даже путем демпинга на внешних рынках, который подрывает экспортную промышленность торгового партнёра.

Демпинг становился возможен, например, через выдачу государственных субсидий, как делал выдающийся министр финансов Франции Жан-Батист Кольбер (1619-1683). Кстати, именно в проведении подобной «неконкурентной политики» в настоящее время обвиняют Китай развитые страны во главе с США.

Сторонники меркантилизма не ограничились идеей, что государственное могущество являлось единственной целью меркантилистов. Великий экономист Джон М. Кейнс (1883-1946) написал в главе «Заметки о меркантилизме» в своей книге «Общая теория занятости, процента и денег» (1936) следующее:

«Но если говорить о вкладе в искусство госуправления экономической системой и обеспечения оптимального использования ресурсов этой системы, то представители экономической мысли XVI и XVII веков в некоторых вопросах достигали практической мудрости, которая в оторванных от жизни абстракциях Рикардо была сначала забыта, а потом и вовсе вычеркнута».

Кейнс подразумевал, что экономическая система не стремится автоматически к состоянию полной занятости, как уверяли «классики». Поэтому их представление у пагубности протекционизма, базирующееся на преимуществах международного разделения труда, во многом несостоятельно.

Сразу оговоримся, что кейнсианское толкование меркантилизма — это один из примеров склонности Кейнса оценивать предшествующие экономические теории с точки зрения его собственной и распространять современные ему проблемы капиталистической экономики на всю человеческую историю.

Кейнс интерпретировал заботу меркантилистов о притоке денег (золота и сокровищ) в страну, сопровождающемся инфляцией, как «их интуитивное ощущение» связи между обилием денег и низкими процентными ставками. Фактически он обозначил меркантилистов как «протокейнсианцев».

Однако меркантилисты и близко не оперировали понятием экономического роста (они даже не знали такого термина) - они видели современную им экономику исключительно как игру с нулевым результатом. Поэтому мысль Кейнса, что они стремились к низким ставкам ради стимулирования экономического роста и достижения полной занятости, можно назвать несколько вольной.

Но всё-таки остановимся на логике Кейнса подробнее, ведь величайший экономист XX века бросил весь свой авторитет на поддержку протекционистской политики. Он правомерно говорил, что на протяжении всей человеческой истории склонность сберегать преобладала над побуждением инвестировать. Действительно, до сих пор депозиты в отличие от частных инвестиций являются самым популярным способом сохранения личного состояния во многих странах.

Также бесспорно заявление Кейнса, что инвестиции в основной капитал - залог процветания развитой экономики. При этом для естественного стимулирования инвестиций нужна инфляция - в этом случае сбережения постепенно теряют свою ценность и привлекательность инвестиций ради получения прибыли повышается.

В эпоху меркантилизма государство ещё не проводит кредитно-денежную политику с «таргетированием инфляции» через национальные центробанки. Вероятно, по причине полного отсутствия подобных учреждений - центробанки появляются во второй половине XIX века. Поэтому лучший выход для того времени - поощрение инфляции через поддержание профицита торгового баланса. Рост денежного предложения, утверждает Кейнс, снижает процентные ставки и тем самым стимулирует инвестиции и занятость.

Без сомнения, английские экономисты до XVIII века часто осуждали «замораживание» денежных средств, то есть отсутсвие инвестиций в современном понимании. Напомним слова Френсиса Бэкона: «Они как навоз плохи до тех пор, пока лежат без дела». Более того, когда меркантилисты рассуждают о расходах на приобретение предметов роскоши ради создания рабочих мест или о программах общественных работ для преодоления торговых кризисов, может показаться, что они действительно предшествуют Кейнсу.

Однако заявить, что ученые того периода обладали кейнсианским пониманием стимулирования эффективного спроса через низкие процентные ставки, мог только сам Кейнс. Он проигнорировал очевидный факт, что у практичных и смекалистых предков никогда не было проблем с разгоном инфляции.

Да, деньги (золото и сокровища) нельзя было напечатать вплоть до XVIII, когда хитроумный министр финансов Франции Джон Ло провёл свою гениальную аферу, которая заодно надолго отбила желание еще раз напечатать деньги. Деньги можно было добыть на руднике, получить от торговли или взять силой. А еще можно было сделать порчу монет, например, уменьшить содержание серебра в рубле с 200 до 100 граммов. Но Николай Коперник еще в 1526 году предупреждал:

«Есть четыре главные причины от которых погибают государства - это раздоры, смертность, неплодородие земли и порча монеты. …четвёртое влечёт за собой падение государства исподволь».

Конечно, это не отменяет простого факта, что все-все государства злоупотребляли порчей денег, которая вполне подходит для удешевления денежного предложения. Зато проблему удержания инфляции в разумных проблемах меркантилисты так и не решили.

Они до конца XVIII века никогда не говорят о возможности зарубежных инвестиций в качестве противоядия от гиперинфляции, с которой Европа познакомилась в первый раз в результате «экспроприации» драгоценных металлов у американских индейцев. Вплоть до Джеймса Стюарта (1712-1780) в трудах меркантилистов также нет примеров аргументации в пользу поддержания устойчивого потока заграничных инвестиций как инструмента компенсации долгосрочного профицита торгового баланса.

Кстати, он опубликовал работу «Исследования о принципах политической экономии» (1767) за девять лет до выхода смитовской «Богатство народов». Но Адам Смит полностью проигнорировал в «Богатстве» размышления Стюарта, которые были для него «как серпом по ноге», так как продлевали жизнь меркантилизму. Он сознательно избежал даже упоминания имени меркантилиста. В результате работа Стюарта была надолго предана забвению.

Однако главное слабое место в размышлениях Кейнса о меркантилистах - это, пожалуй, передёргивание природы безработицы в разные эпохи. Его не смущало, что циклическая безработица, вызванная снижением инвестиций в основной капитал, не была известна до Промышленной Революции.

В эпоху меркантилизма в преимущественно аграрной Англии безработица проистекала от сезонного характера сельхозработ или от повторяющихся неуро­жайных лет. Даже в промышленности безработица в основном была сезонной, поскольку зимний ледостав или весеннее половодье приостанавливали работу водяных мельниц - основного источника энергии тех лет. Основной вид безработицы, который привлекал внимание меркантилистов, - была добровольная безработица, то есть отсутствие желания работать. Это изящно именовалось «леностью и развращённостью населения».

Здесь можно заметить, даже Карл Маркс был точнее Кейнса в историческом анализе безработицы. Между тем напомним высокомерные слова Кейнса о Марксе и его друге Фридрихе Энгельсе (1820-1895): «Вижу, что они изобрели некий метод развития своих мыслей и мерзкую манеру письма; их последователи преданно сохраняют и то и другое. Но когда вы говорите мне, что они нашли ключ к экономической загадке, я развожу руками, ибо обнаруживаю только отгремевшие в прошлом споры».

«Кейнсианская безработица» возникает, когда поток вложений в основной капитал капиталистических предприятий недостаточен для достижения полной занятости (из-за низкой отдачи от инвестиций). При таком положении дел стимулирование фискальными или монетарными мерами эффективного спроса способно помочь трансформации существующих в экономике сбережений в инвестиции для достижения полной занятости.

Другими словами, Кейнс рассматривает ситуацию, когда сбережений в экономике много. «Марксистская безработица» - это проблема структурная, а не циклическая. Маркс указывает на нехватку промышленного капитала (деньги, здания и сооружения, средства производства) относительно предложения труда в условиях доиндустриальной эпохи.

Стимулирование денежного предложения в условиях процветания торгового капитала (золото и сокровища) приводит только к инфляции, а не расширению занятости. Маркс в отличие от Кейнса указывает на низкий уровень сбережений (первичное накопление капитала) и ростовщические проценты по кредиту, которые не помогают создать промышленный капитал. Он прямо говорит о недостаточном уровене бережливости в экономике.

Достаточно показательным на этом фоне является отношение меркантилистов к роскоши. Авторы XVII-XVIII веков прославляли расходы на приобретение предметов роскоши. Они были убеждены, что «роскошная жизнь» порождает занятость среди простолюдинов. Недостаточно развитая экономика со слабыми рынками труда весьма располагает к мысли, что на элите лежит обязанность обеспечивать рабочие места, содержать пышную свиту «челяди». Это мы знаем и из современного опыта.

«Доктор Джонсон» - Самуэл Джонсон (1709-1784) - так выразил общее для XVIII в. мнение: «Невозможно тратить деньги на роскошества, не делая блага бедным. Более того, лучше тратить деньги на роскошь, чем раздавать их; ибо такими тратами вы стимулируете промышленность, тогда как раздача оставляет деньги в бездействии».

Что касается проведения общественных работ, которые одинаково хвалили Кейнс и меркантилисты, то периодические торговые депрессии и кризисы действительно побуждали авторов меркантилизма выступать за общественные работы. Но далеко не ради достижения абстрактной для них «полной занятости».

Стоит помнить, что смекалистые торговцы-практики прекрасно понимали, где расположены их рынки сбыта. Они концентрировались в крупнейших торговых городах. Помощь малой доле населения в торговых городах - эта идея заметно отличается от мысли Кейнса о стимулировании эффективного спроса по всей стране.

Крупнейший город Европы XVIII века - Лондон - достиг, как пишут в Википедии, к концу XVIII века 1 млн человек. Через Лондон того времени проходило до 80% внешнеторговых операций Британии. Последнее утверждение более-менее непротиворечиво.

Но заявление о населении в 1 млн человек в Лондоне к 1800 году, пожалуй, напоминает утверждение, что на завоевание Древней Руси монголы привели 500 тыс. воинов (альтернативная оценка населения города на основе городских планов есть здесь). Приведём цитату из статьи Википедии:

«Город был сильно перенаселён, и поэтому там регулярно вспыхивали эпидемии. Самая страшная случилась в 1665—1666 годах. Жертвами эпидемии стали примерно 60 тыс. человек (пятая часть города)… Сразу после эпидемии случилась ещё одна катастрофа - Великий лондонский пожар 1666 года. Пожар нанёс серьёзный материальный ущерб, уничтожив 13,2 тыс. домов (около 60 % города)».

То есть в городе, где якобы жило 300 тыс. человек, было якобы 22 000 домов на 6 квадратных километрах (план города 1667 года прекрасно сохранился до наших дней). Для сравнения, в Москве 1812 года площадью около 55 кв. км перед нашествием Наполеона, согласно книге Николая Матвеева «Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 г.» в 9158 домах проживало 251700 человек. [Внутренний] Лондон достиг такого же размера в 55 кв. км к 1843 году.

Предположим, что плотность населения в Лондоне была намного больше московской. Это соответствует ситуации во [внутреннем] Париже (площадь в 23 кв. км до 1860 года), ещё окруженном «стеной генеральных откупщиков», где к середине XIX века в пределах стены проживало до 400 тыс. человек, при ужасающих условиях бытия: «… На четвёртом этаже расположена комнатка площадью 9 кв. метров. В ней живёт 23 человека, включая родителей и детей…».

Значит, при плотности населения в 4 раза больше московской на 6 кв. км в Лондоне 1666 года могло жить не более 110 тыс. горожан. Последним аргументом против проживания 1 млн человек в Лондоне к 1801 году является собственное умозаключение SULARU: если всё население Британии к 1801 году, включая Ирландию, достигло почти 10 млн человек, то отношение населения столицы (1 млн чел.) к общему населению страны выглядит достаточно сомнительным.

В результате кардинальных изменений в демографии XX века, когда случился массовый переезд сельских жителей в города, население Лондона к настоящему времени достигло 8,9 млн человек. В Британии проживает 67 млн человек (6,6 млн - в Ирландии). То есть сейчас доля жителей столицы (12%) в общем населении почти не отличается от показателя 1801 года (10%). Сомнительно.

В любом случае идея меркантилистов о стимулировании общественными работами конкретных рынков сбыта, дай бог, в паре-тройке торговых городов значительно отличается от идеи стимулирования полной занятости во всей экономике, как у Кейнса.

Более того, в произведениях меркантилистов нет никакого намёка, что общественные работы рекомендовались ради стимулирования будущих инвестиций в промышленное производство. То есть свидетельств понимания кейнсианской идеи обеспечения эффективного спроса любым путём, включая рост госдолга, меркантилисты, к сожалению, не оставили. И, наверное, не могли, так как экономический базис для появления такого понимания ещё не дорос.

Неожиданные элементы меркантилизма

Не секрет, что индийская мануфактурная промышленность до определенного момента совершенно не уступала английской. Более того, есть убеждение некоторых экономических историков, что он была мощнее. Поэтому у английских меркантилистов на фоне их тесного сотрудничеств с Ост-Индской торговой компаний мог быть вполне практичный аргумент для накопления денежных резервов, которые тогда были исключительно в виде драгоценных металлов.

Англия, пока не обрушила индийскую промышленность политикой «разори торгового партнёра», не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано в Индию. То же соображение относится к торговле зерном со странами бассейна Балтийского моря. Экспорт туда был затруднён по несколько иным причинам: слабое развитие денежного рынка и запрет на вывоз драгоценных металлов. То есть Англии приходилось в торговле с этими регионами делать упор на экономию драгоценных металлов, так как реальность эпохи меркантилизма не позволяла вести торговлю на основе «международного валютного курса фунта стерлингов».

Интересно, что сами английские меркантилисты этому каналу утечки драгоценных металлов внимания почти не уделяют. С другой стороны, авторы той эпохи не говорят о массе вещей, которые им казались естественными. Для них было нормальным считать экономическую деятельность игрой с нулевым результатом, принимать как должное неэластичность спроса из-за слабой конкуренции и так далее.

Тогда в ходу были не самые сложные идеи доиндустриальной эпохи. Во времена, когда внешняя торговля была рискованной из-за пиратства, плохих кораблей и отсутствия прогноза погоды, когда она велась скорее спорадически, а промышленность в современном понимании отсутствовала, хищническая политика «разори соседа» казалась эффективным способом обогатить нацию.

Сравните с заметным изменением парадигмы к середине XX века - США запускают план Маршалла в разоренной Европе 4 апреля 1948 ради (позже в Японии и некоторых странах Восточной Азии) прежде всего ради недопущения очередного кризиса перепроизводства в самих Штатах. Америка повышает совокупный эффективный спрос у своих торговых партнёров, «не разоряя, но усиливая соседа».

Заключение

В условиях меркантилизма создание профицита торгового баланса воплощает в себе желанную прибавку к объему продаж на ограниченном внутреннем рынке. В этих условиях высокие зарплаты квалифицированным работникам представляются злом, которое портит внутренний рынок труда и, главное, уменьшает потенциальный размер этой чистой экспортной прибавки.

Современной идеи, что высокие зарплаты привлекут более производительных работников, нет и в помине, так как отсутствует нормальный рынок труда. Стоит отдать должное «необразованным меркантилистам», что они всё-таки были озабочены ростом населения и занятостью хотя бы ради снижения издержек производства. Сменившие их «цивилизованные классики» этими вещами не заморачивались.

Рикардо под влиянием своего друга Томаса Мальтуса (1766-1834) полагал, что при росте заработной платы рабочие начнут заводить больше детей. В итоге заработная плата снизится, так как население будет расти быстрее спроса на их труд. В чём разница с меркантилистами? Рикардо добавлял, что в рыночной экономике автоматически наступает полная занятость (см. выше критику Кейнса и Шумпетера). Поэтому лишние трудовые ресурсы просто вымрут, вернув системе натуральную естественность и стабильность.

Стоит помнить, что протекционистские идеи, выдвинутые меркантилистами, проистекают из страха перед неопределённостью, из страха перед враждебным окружением. Мысль о том, что приток золота обеспечивает военную мощь страны, была на пике популярности во времена Генриха VIII (1491-1547). Но даже когда он промотал государственную казну, эта идея устояла, питаемая постоянным страхом перед соседями.

Современный протекционизм исходит из другой предпосылки - экономического роста. Нельзя однозначно заявить, что она совершенна, но теперь конечная цель протекционистской политики - хотя бы не военная мощь нации. Конечно, забота об обороне и национальной безопасности не канула в Лету, но протекционизм XXI века - политика государства, направленная прежде всего на рост национального ВВП, увеличение занятости населения и улучшение социальных показателей (так называемый инклюзивный рост).

Протекционизм в современном мире усиливается, но говорить о том, что фритрейдерство (концепция свободной торговли) и глобализация потеряют своё значение в сколь-нибудь близкой перспективе, преждевременно. Слишком сильные аргументы приводят сторонники снижения барьеров для международной торговли. Но их аргументацию мы обсудим в продолжении нашего рассказа о развитии экономической мысли.